– По правде говоря, Анна еще не наша приемная мама, – робко уточнила я.

Доктор посмотрел на меня, признавая свою ошибку.

– Прошу прощения, – сказал он, – миссис Миллиган сообщила мне об усыновлении. Я не знал, что процесс еще не завершился.

Я сжала ладони, чувствуя, как они вспотели, и он заметил мою нервозность. У психолога был глубокий, проницательный взгляд, но внимание, которое он излучал, выражало не интерес, а сочувствие.

– Хочешь, немного поговорим? – спросил он.

Я нервно сглотнула, чувствуя, что мое тело возражает, но я старалась его не слушать, потому что хотела сделать это ради себя. Попробовать, даже если от страха сводит живот и реальность пытается раздавить меня. Я медленно кивнула, что стоило мне огромных усилий, возможно, самых неимоверных за всю мою недолгую жизнь.

Через час я вышла в приемную, вспотевшая и напряженная.

Я рассказала доктору немного о детстве, но умолчала о травмах, потому что всякий раз, когда я пыталась приоткрыть дверцу своего разума, из засады на меня набрасывались тревоги. Я смущалась, замирала и молчала. И все же нашла в себе смелость кое о чем рассказать запинающимся голосом. Психолог сказал, что я молодец и для первого раза все прошло очень хорошо.

– Мы можем снова встретиться, если хочешь, – любезно сказал он, – без спешки, например на следующей неделе.

Он не принуждал меня к ответу, предоставив возможность самой решить, состоится ли новый разговор. Затем психолог посмотрел на Ригеля.

– Прошу, проходи, – сказал он ему. – Проходи и располагайся.

Ригель посмотрел на меня, словно желая убедиться, что со мной все в порядке. Затем расправил скрещенные руки, неохотно встал и направился в кабинет.

Он вошел и первым делом подумал, что не хочет здесь оставаться. В последнее время он постоянно испытывал странное беспокойство. По венам, словно яд, разлилось обжигающее безумие, густое и сладкое, от которого вскипала кровь. Это из-за нее.

Непроизвольно он обернулся, чтобы найти ее глаза и запечатлеть их сияющий свет, удержать его хотя бы мгновение на своей сетчатке. Как будто ему всякий раз приходилось смотреть на Нику, чтобы убедиться, что она не сон и, если он повернется, встретится с ней взглядом; если прикоснется к ней, она не испугается; если проведет рукой по ее волосам, она никуда не исчезнет, а останется в его руках и будет смотреть на него, не сводя глаз.

Ника не сон, она настоящая. От этой мысли в венах бурлила кровь. Внутри бушевала буря. Она сотрясала его сердце, спрашивая, не сошел ли он с ума, не живет ли иллюзиями, и тогда Ригель поворачивался, чтобы посмотреть на нее, найти ее глаза, вобрать в себя их теплое сияние и хоть ненадолго усмирить бурю. Этот свет искуплял все страдания. И пусть его сердце оставалось мятежным, где-то в его глубинах что-то едва заметно пульсировало. Что-то нежное, что согревало его, таилось среди шипов и заклеивало цветными пластырями трещинки его души.

Когда закрывшаяся дверь скрыла от него Нику, такую маленькую, яркую и настоящую, он подумал, что даже если сейчас и не видит ее, она все равно рядом.

– Хорошо, Ригель… Ригель, верно?

Голос психолога вывел его из задумчивости. Он почти и забыл о нем. Почти…

– Насколько я знаю, ты в первый раз у психолога, – услышал он его слова, пока осматривал кабинет. Что-то на столе привлекло его внимание – картонки размером с книжную страницу, сложенные в две аккуратные стопки. На каждой – неопределенные фигуры из черных пятен.

– Интересные, правда?

Ригель посмотрел на психолога. Тот стоял рядом с ним, глядя на черные картинки.

– Это карточки Роршаха, – сообщил он, – вопреки распространенному мнению они не являются инструментом для оценки психического расстройства. Они нужны, чтобы определить, как человек воспринимает мир. Помогают в исследовании личности.

Он положил рядом несколько карточек с еще более замысловатыми фигурами.

– Кто-то видит в них гнев, уродство, страхи… Кто-то – мечты, надежды. Любовь. – Психолог посмотрел на него. – Ты когда-нибудь был влюблен?

Ригелю захотелось рассмеяться в той наигранной издевательской манере, что делала его похожим на волка. Был ли он влюблен? У него с любовью шла пожизненная битва. Они готовы разорвать друг друга в клочья, но и жить друг без друга тоже не могли.

Однако Ригель не рассмеялся, а вместо этого посмотрел на картонки с бессмысленными пятнами. О любви принято говорить как о сладком, нежном чувстве, которое радует сердце. По крайней мере, он не слышал, чтобы кто-то говорил о ее шипах, или о раковых метастазах в душе, возникающих от нехватки любви, или о муке безответного взгляда. Это беспощадная и болезненная штука – любовь. Ему ли не знать…