Степан стоял над полоской кумача и морщил лоб. Потом решительно обмакнул кисть в ведерко с мелом и поставил жирную точку. Отошел. Прищурился. Переделал точку в восклицательный знак. Подумал, добавил еще один, пожирнее, и обернулся к Насте:

– Смотри!

Настя откинула со лба волосы мокрой рукой, посмотрела на плакат и восхищенно сказала:

– Здорово, Степа! Буквы только кривые.

– Ты не на буквы смотри, а вникай, что написано!
– довольный собой, возразил Степан и с чувством прочел: - "Трепещите, тираны!! Рабочая молодежь на страже Революции!"

Посмотрел на Глашу и добавил:

– Сам сочинил!.. Слышь, Глаха?

Глаша хотела обернуться и что-то сказать в ответ, но побоялась пошевелиться на своем шатком сооружении и только покивала ему головой.

Кто-то грохнул по двери ногой, две белые с золотом половины ее распахнулись, и в комнату ввалился Федор. На плече у него ножками кверху лежала садовая скамья с чугунными завитушками на спинке. Одним движением плеча Федор сбросил скамью на пол, вытер лоб под овчинным своим треухом и удовлетворенно сказал:

– Хорошая мебля. Тяжелая.

– Грохотать-то зачем?
– замахнулась на него мокрой тряпкой Настя. Не видишь, паркет!

– Какой еще паркет?
– огляделся Федор.

– Пол, говорю, испортишь!
– с досадой объяснила Настя.

– А чего ему сделается, полу-то?
– искренне удивился Федор.
– Нешто его такой лавкой прошибешь?

– Прошибать ему еще надо!
– фыркнула сверху Глаша.
– Во сказанул!

Федор покосился на нее, ничего не ответил и пошел к дверям, где топтался у второй скамейки Санька. Федор отстранил его, взялся одной рукой за сиденье и, царапая паркет, втащил скамью на середину комнаты.

– Ну?!
– всплеснула руками Настя.
– Пахать тебя сюда звали?

Федор присел на корточки, потрогал пальцем белые бороздки на замысловатом узоре паркета и уважительно произнес:

– Фасонные половицы положены. Фигурные!

– И чего ты, Чижик, с этим темным элементом связался?
– не глядя на Федора, спросил Степан.

– Это кто темный?
– обернулся к нему Федор.
– Я, что ли?

– Факт, ты!
– бросил кисть в ведерко с мелом Степан.
– Раз в Союз не вступаешь, нечего тебе здесь делать.

– И без Союза вашего проживу, - буркнул Федор.
– А ты мне не указ.

– Брось, Степа...
– миролюбиво заметил Санька.
– Мешает он тебе? Чего ты взъелся?

Степан промолчал. Он и сам толком не знал, за что так невзлюбил Федора. Ну, в тот первый раз, на дворе, он полез с ним в драку за дело. Голодуха, а этот куркуль сало наворачивает! Да еще сундук свой открыть боится, тянет из-под крышки. Крохобор! Потом, когда услышал, что у Федора отца на фронте убило, а мать умерла, ему вроде стало его жалко, и он готов был пойти на мировую. Подрались и подрались. Делов-то! Но Федор всех сторонился, промышлял случайными заработками, где и сколько заработал, помалкивал, всегда украдкой жевал что-то, а когда жевал, торопился так, что чуть не давился. Боялся, что отнимут у него жратву, что ли? И потом был он какой-то уж очень услужливый. Как половой в трактире! И боялся всего. Ресницами моргает, за треух свой хватается, чуть ли не кланяется. Любой контре услужить готов, лишь бы пузо свое набить. И чего с ним Колыванов нянчится? Добренькие все больно стали!

Степан взялся за край кумачовой полоски, чуть встряхнул, проверяя, не осыпается ли краска, и приказал Саньке:

– Давай гвозди!

Санька покорно поплелся за гвоздями и молотком, принес их Степану, поднял один конец лозунга. Степан взялся за другой, приложил к стене, крикнул Глаше:

– Глаха, посмотри!.. Прямо?

Глаша прищурилась и скомандовала:

– Повыше!.. Пониже!.. Все. Прибивайте!

– Раскомандовались...
– фыркнул Федор.

– Чего, чего?
– переспросила Глаша.

– Проехало...
– пробурчал Федор.

– Я ведь сейчас слезу, - сказала сверху Глаша.

– И чего будет?
– поинтересовался Федор.

– Вот по спине и проедусь!
– пообещала Глаша.

– На тебя похоже!
– отошел подальше Федор, посмотрел оттуда на плакат, долго шевелил губами, потом повторил вслух: - "Трепещите, тираны!!" - Подумал и мрачно спросил: - Про тебя сочинили?

– Не про тебя же!
– отозвался Степан.

– Ясное дело, не про меня, - согласился Федор.
– Кто здесь тиран? Ты!

Степан от удивления раскрыл рот и забыл его закрыть. Хотел, видно, что-то ответить, но не нашел подходящих слов. Санька поглядел на него и прыснул. Потом засмеялась Настя. Дольше всех крепилась Глаша, но лицо у Степана было такое, что она не выдержала, рассмеялась, выронила палку, пуфик грохнулся на пол, Глаша села на стол и сказала:

– Как он тебя? А, Степа?!.

Степан выждал, когда они отсмеются, поиграл скулами и жестко сказал:

– Такие смехи контрой пахнут.

– Да ты что, Степан?
– нахмурилась Настя.
– Шуток не понимаешь?