Шрифт:
– Неужели это возможно, Петр Никодимович?
– У Женьки заблестели глаза.
– Возможно!
– энергично тряхнул шевелюрой Стрельцов.
– Вся молодежь пойдет за нами.
– Вот, вот!.. Я как раз думал об этом!
– опять вскочил с дивана Женька.
– Именно вся! Я даже сочинил воззвание... в стихах.
– Ну, ну...
– подбодрил его Стрельцов.
– Интересно!
– Сейчас вспомню...
– заволновался Женька.
– Сейчас... Вот! Горячая юность, к тебе наше слово, полет дерзновенной и смелой мечты... Как же дальше? К тебе мы взываем... Нет! К тебе призываем... Я сейчас вспомню! Надо записать начало. Можно, Петр Никодимович?
– Ради бога! Бумага и чернила на столе.
Стрельцов широким жестом показал на письменный стол, увидел вдруг темные окна и схватился за голову.
– Ах, черт возьми!
– Что случилось?
– Женька уже устраивался в кресле за письменным столом.
– Пишите, пишите...
– отмахнулся Стрельцов и задумался, потирая ладонью лоб.
– Откройте-ка ящик, там должна быть свеча... Нашли?
– Пожалуйста, - Женька протянул ему оплывший огарок.
– Все гениальные поэты творили при свечах!
– сказал Стрельцов и загремел спичками.
– Вот так... А лампу я у вас забираю. Нет возражений?
– Ну, что вы!
– заулыбался Женька и еще ниже склонился над листом бумаги.
Стрельцов взял лампу и прошел в столовую. Постоял у окна и вернулся обратно в кабинет.
– Как пишется?
– Вот!
– Женька встал и с выражением прочел:
Горячая юность, к тебе наше слово,
Полет дерзновенной и смелой мечты,
К тебе обращаемся снова и снова
Во имя Свободы на все ты готова,
Любые преграды сметаешь лишь ты!..
– Гомер!
– развел руками Стрельцов.
– Еще рюмку для вдохновения?
– Я и так опьянел, - признался Женька.
– Даже спать захотелось!
Стрельцов поставил лампу на окно, вгляделся в темную улицу и обернулся к Горовскому.
– Вот что, юноша бледный... Давайте-ка домой и баиньки!
– Сейчас, Петр Никодимович! Только одну строфу!
– Ну, ну...
– Стрельцов опять потер лоб.
– В окне кабинета или в столовой? Убей, не помню...
– Это вы мне?
– поднял голову Женька.
– Нет, нет!.. Пишите.
Стрельцов взял лампу и опять направился в столовую.
Женька таращил слипавшиеся глаза и бормотал:
Орлиная стая, бунтарская стая
В полет устремилась, в пути вырастая...
Стрельцов вернулся и обеспокоенно сказал:
– Вот что, Евгений Гомерович, я вынужден вас покинуть.
– Еще две строчки!
– решил выдержать характер Женька.
– Я вас догоню, Петр Никодимович.
– Не забудьте захлопнуть входную дверь.
Стрельцов обмотал шею шарфом и, на ходу надевая студенческую шинель, вышел из комнаты.
Женька откинулся на спинку кресла и сладко зевнул.
– Орлиная стая, в пути вырастая... И нет ей преград на пути!.. Преграды у меня уже были...
Женька засыпал и ничего не мог с собой поделать. Две ночи подряд он дежурил в домовой охране. Подменял заболевшего отца и отбывал свое дежурство. Днем отстаивал очереди за хлебом и пшеном. А теперь еще этот коньяк на голодный желудок!
– Еще минуточку, и я пошел!
– уговаривал себя Женька и блаженно закрывал глаза.
– Уже иду!
– бормотал он и все ниже и ниже сползал со спинки кресла.
Мигнул и погас догоревший огарок свечи. Но Женька этого не видел. Он спал.
Стрельцов спустился по черной лестнице, прошел через двор, осторожно распутал цепь, на которую закрывались ворота, вышел под арку и вгляделся в пустынную улицу. На противоположной стороне он увидел человека, прижавшегося к стене дома, и негромко окликнул:
– Вадим Николаевич!
Заблоцкий быстро пересек дорогу и укрылся под аркой.
– Это ни на что не похоже, Стрельцов!
– сказал он сердитым шепотом. Мы же договаривались, что лампа должна стоять на окне в столовой. А у вас она то в столовой, то в кабинете, то невесть где!
– Виноват...
– тоже шепотом оправдывался Стрельцов.
– Забыл.
– Такие вещи не забывают!
Заблоцкий протиснулся в узкую щель между створками ворот, по стенке, чтоб не видели из окон, дошел до железного козырька над подъездом, нырнул в дверь и начал торопливо подниматься по крутым ступеням черной лестницы.
– Почему так поздно зажгли лампу?
– Заблоцкий снял фуражку и вытер лоб платком.
– Я был не один...
– пробормотал Стрельцов.
– Девицы!
– пренебрежительно фыркнул Заблоцкий.