Стрельцов засмеялся и сказал:

– Могу вас уверить, что, пока существует Чека, встреча двух любящих родственников невозможна!

– Значит?

– Значит, Чека не будет.

– Не понимаю, - наморщила лоб Лена.

– Я шучу, - спохватился Стрельцов.
– А вам вообще не стоит думать о такой чепухе. Ведь у вас нет дяди в Париже?

– Нет.

– Ну и прелестно! Давайте лучше выпьем!..

– Не стоит, - покачала головой Лена.
– Могу я говорить с вами серьезно?

– Не сегодня...
– поморщился Стрельцов.

– Тогда я уйду, - пошла к дверям Лена.

– Нет!
– бросился к ней Стрельцов.
– Нет, нет!.. Не оставляйте меня одного!

– Что с вами?
– всмотрелась в его лицо Лена.
– Вы больны, Петр Никодимович?

– Так... Ерунда...
– взял себя в руки Стрельцов.
– Голова немного... О чем вы хотели говорить? Садитесь!

Стрельцов скинул с дивана часть книг, усадил Лену и встал напротив, обхватив плечи руками.

– Я вас слушаю.

– Боюсь, что вы мне не скажете правды...
– покачала головой Лена.

– Почему же?
– размашисто откинул со лба волосы Стрельцов.

– Так...
– Лена помолчала и спросила: - Против кого и за что мы боремся, Петр Никодимович? С кем мы?

– Вы со мной!
– ушел от ответа Стрельцов.

– Перестаньте!
– поднялась с дивана Лена.
– Неужели вы не понимаете, как это важно для всех нас?

– Ах, Леночка!
– загрустил вдруг Стрельцов.
– У вас так было развито чувство прекрасного и вдруг... К чему это все? Будьте выше.

– Мы хотим найти свое место в борьбе за новую жизнь, что может быть выше?
– прижала руки к груди Лена.
– А вы принимаете нас за слепых щенков, которым все равно, куда их ткнут носом! Или вы заблуждаетесь, или...

– Договаривайте, - деланно улыбнулся Стрельцов.

– Или делаете это умышленно. Тогда это подлость!
– Лена в упор смотрела на Стрельцова.
– Почему вы молчите?

– Любуюсь вами, - галантно поклонился Стрельцов.
– Вам всегда нужно быть такой злой, Леночка!

Лена повернулась и пошла к дверям, но Стрельцов опередил ее и встал на пороге, широко раскинув руки.

– Не покидайте меня!
– сказал он и покачнулся.

– Вы пьяны, Петр Никодимович?!.

Лена только сейчас увидела его воспаленные глаза, помятое лицо, дрожащие руки. Ей стало стыдно, что она не заметила этого раньше и говорила о том, что казалось ей самым важным, самым необходимым в жизни. Она смотрела на Стрельцова с отвращением, и он видел это, но не хотел понимать, или понимал, но ему уже все было безразлично.

– Что вы на меня так смотрите?
– Стрельцов все еще стоял в дверях и обеими руками держался за притолоку.
– Ну да, я пьян. Я не апостол Петр, черт возьми! Я обыкновенный грешник, как все смертные.

Он схватил Лену за руки и, то отпуская ее, то опять притягивая к себе, заговорил, заглядывая ей в глаза и пугаясь собственной откровенности:

– Да, да! Я могу быть мучеником великой идеи, могу пожертвовать собой ради долга, но это там, там, на глазах у всех! А мои грехи - мое сокровенное, и никому до них нет никакого дела. Я тоже имею право тосковать и пить вино, влюбляться, целовать красивых девушек. Таких, как вы, Лена!

Он обхватил ее за плечи, запрокинул голову и поцеловал в губы. Лена вырвалась и стояла перед ним бледная, с красными пятнами на щеках.

– Вы... Вы...
– пыталась она что-то сказать, но губы у нее дрожали, в горле встал комок, который никак было не проглотить. Она вынула из кармана платок, с ожесточением оттерла губы, сунула платок обратно в карман, неумело размахнулась и ударила Стрельцова по щеке.

Постояла, закрыв лицо руками, и вышла из комнаты.

Стрельцов потер щеку, долго рассматривал свою ладонь, словно отыскивая на ней следы пощечины, потом пьяно продекламировал:

Печальный рыцарь, гордость всей Ламанчи,

Сражен рукой прекрасной Дульцинеи!..

Тряхнул головой и с тоской сказал:

– Чепуха какая, господи!..

Кинулся ничком на раскладушку и, потянув к себе плед, закрылся им с головой, будто прятался от кого-то...

Женька Горовский стоял на углу и смотрел, как мимо него, стуча сапогами по булыжной мостовой, проходит отряд вооруженных рабочих. Их вел усатый матрос, в бушлате, с деревянной коробкой маузера на длинном ремне.