Мысли потекли вяло и неторопливо, да и о чём думать? Тело ныло и стонало всеми болевыми рецепторами, и не хотелось ничего, только лежать и лежать. Никуда не бежать, ничего никому не доказывать, не пытаться прыгнуть выше головы или заниматься спасением кого-либо от чего-либо. Не хотелось ровным счётом НИЧЕГО! Спасать СССР или кого-то конкретно и вовсе не было никакого желания, хотелось просто забиться в угол и там выть и стонать.

Да толку-то от этого? Никто его не услышит, и никому он здесь не нужен, тот поезд, на котором он так счастливо прокатился в голубом вагоне, остался в прошлом, точнее, не в просто в прошлом, а в его другой жизни. Вся его политическая карьера закончилась в другом мире и времени, и сейчас он медленно и на ощупь пытается обрести почву под ногами. А с другой стороны, зачем это ему? Вот зачем?

Он же не хочет стать нацистом? Нет! Тогда, может, всё же сдёрнуть отсюда в тёплые страны, вон Рём сейчас, кажется, в Колумбии или Бразилии, что ли? А может, в Боливии, и ничего, поди, доволен жизнью, радуется, что уехал из Берлина. Живёт там, наверное, с мулатками или вообще с негритянками, чёрными, как уголь и радуется! Уж выбор женщин там большой. Белые в тех местах в почёте, и любой негритянке за счастье с ним жить, пусть даже в качестве любовницы. Да, мечты, мечты.

Полученные ушибы и ссадины снова заныли, с такой работой никаких девушек не захочется, организм просто не успевает восстанавливаться и постоянно перенаправляет все силы от функции размножения к функции восстановления. В чём-то это решает одну проблему, тут же усугубляя другую. Шириновский устало прикрыл глаза и незаметно для себя уснул.

С утра он не смог сразу встать, потому как тело за ночь ещё больше разболелось, и каждая клеточка его тела, казалось, кричала от боли и желания не болеть. Кряхтя и сопя, как старый дед, что по факту так и было, Шириновский смог встать и, медленно бредя по комнате, стал готовиться идти на службу.

Идти туда он, естественно, не хотел, но сегодня наверняка будет перекличка, и начальство будет искать, кто жив, кто ранен, кто попал в больницу, а кто и в полицейский участок. А его не найдут ни в одном из этих мест, поэтому идти надо обязательно. Да и обстановку нужно разведать, а то как бы хуже не было. Так, кряхтя и матерясь, он стал постепенно собираться. Попил чаю с сахаром, оделся в гражданскую одежду, натянул на ноги старые растоптанные туфли и, захлопнув дверь на замок, отправился в казарму штурмовиков.

Наступил уже июль, а зарплату им ещё не выдали даже за июнь, деньги заканчивались, и у него оставалось уже меньше ста марок. Он смог пройти меньше трёхсот метров, когда плюнул и нанял такси. Всё болело и идти оказалось очень тяжело, что лучше уж потратиться, но избавить себя от мук пешего передвижения. Легковая машина быстро довезла его до казармы, и он, опять кряхтя и постанывая, с трудом вылез из неё и, хромая, пошёл к воротам.

У ворот стояли два эсэсовца, что удивило и даже напугало Шириновского. До этого времени никто из них тут не появлялся. Да и вообще их пока было очень мало, а тут целых двое, и рожи у них неприятные и жестокие.

— Ваши документы?

Порывшись в кармане, он выудил нужные бумаги и вручил их эсэсовцам. Они долго их листали, сверяли фото с его лицом, изрядно побитым вчера, и, в конце концов, пропустили, но задали ещё целую кучу разных вопросов:

— Почему не в форме?

— Она вся в крови и порвана, а запасной у меня нет, потому как она тоже вся порвана.

— Понятно. Где вы вчера были?

— На Балтенплац.

— Каким образом оттуда выбрались?

— Пешком.

— Гм, а почему не оказались в больнице, в полиции или сразу у своих?

— Потому что так получилось, я помогал товарищам и смог скрыться, и вообще, кто вы такие, чтобы меня допрашивать?

— Наступит время, когда только мы и будем допрашивать. Можете идти.

— Верю! — буркнул в ответ Шириновский, мрачно усмехнувшись, и зашёл внутрь.

Едва только войдя на территорию базы, он сразу же был перехвачен дежурным шарфюрером.

— Меркель?!

— Да.

— Пошли со мной. Мы собираем всех, кто был вчера и смог спастись.

Таких, как Шириновский, оказалось немного, и всех собирали и отводили сразу к Вальтеру Штенессу для разговора. Что же, весьма логично. Войдя в кабинет к адъютанту, сопровождающий его шарфюрер сказал:

— Вот, привёл фон Меркеля, он, оказывается, смог сам добраться домой.

Адъютант пристально взглянул на Шириновского и, видимо, узнал:

— Секунду!

Встав, он громко постучал в дверь Штеннеса и тут же заглянул в неё, закрыв за собою дверь.

— Герр оберфюрер, привели фон Меркеля.

— Это тот, что просил за своего товарища?

— Да, он был вчера в самой гуще схватки и, если верить тем людям, что уже рассказали о событиях на площади, оказался чуть ли не самым главным зачинщиком драки. А ещё обертруппфюрер Маркус успел рассказать, что именно Меркель выносил его с площади.

— Я вспомнил, пусть заходит.

Адъютант вышел.

— Оберфюрер ждёт вас. Можете заходить.

— Спасибо! — и Шириновский решительно взялся за ручку двери, распахнув её, правда, слишком сильно. От резкого движения ощутимо кольнуло в рёбрах, и невольно поморщившись, он вошёл в кабинет, закрыв за собою дверь.

Его гримасу заметил Штеннес и широко улыбнулся, внимательно осматривая Шириновского. Лицо обершарфюрера сейчас блистало тремя цветами: обычным белым, жёлтым и сине-фиолетовым. В общем-то, на роже фон барона всё прекрасно читалось, где он вчера был и что делал. Да и свидетельства уже опрошенных очевидцев тому подтверждение.