Я забираю у мадар камеру и пролистываю снимки. В груди поднимается тоскливое, пугающее чувство. Почему здесь был образ Сэма? От чего я отказалась, чтобы затянуть его сюда?

И более важный вопрос: чего он лишился, чтобы очутиться здесь?

«Свет сердца моего». Убаюканная нежной мелодией, бреду по тому же коридору, что и в первый раз. Мимо ванной, мимо спальни, поворачиваю вправо. В конце коридора висит огромное зеркало. В отражении видна Малика.

– Пришла наконец, – говорит она.

– Как ты здесь очутилась? – Бегу к ней, тороплюсь коснуться поверхности. До сих пор я видела ее только в темноте.

– Потому что ты готова увидеть свет, – говорит она. Глаза устремляются на телефон у меня в кармане.

– Это? – Осторожно беру телефон в руки.

Малика лишь неотрывно смотрит.

Снимаю водонепроницаемый чехол. Внутри спрятан старый снимок мадар, падара и меня да больничный браслет баба-джана. Напряженно всматриваюсь в них, и сквозь меня сочится туман, густой, будто сироп. Это еще не понимание, но уже что-то очень близкое к нему.

– Это и есть ответ? – Верчу в руках потрепанный браслет, и сердце пропускает удар. После всех этих ночей – неужели правда о том, что случилось с Маликой, скрыта в этом крохотном кусочке пластика?

Или это обман? И никакой пропавшей дочери вообще не было?

Я крепко сжимаю браслет, зажмуриваюсь, окунаюсь в нахлынувшее чувство этого дома. «Если все остальное рассыпалось, дай мне знать хотя бы это. Обменяй одну правду на другую. Верни остальные воспоминания». Браслет в пальцах растворяется и исчезает.

Открываю глаза – коридор не изменился. Никакой туманной дымки, никакого призрачного лунного света, какие встречали меня в прошлые ночи. При виде собственных пустых рук чуть не задыхаюсь. Грудь теснит.

– Почему мне ничего не показали? – Смотрю на отражение Малики, и слова застревают в горле. – Что я делаю не так? – Думаю о биби-джан, Айше и Сэме. Я должна была избавить их от бед. А вместо этого погрузила их на дно океана, туда, куда не проникает свет с поверхности.

Малика протягивает руку.

– Если хочешь все узнать, то сама знаешь, что надо сделать. – На ее тоненьком запястье болтается больничный браслет. Кончик пальца касается зеркала. Под ее прикосновением зарождается тонкая трещина.

Я не отвожу от нее глаз и жду, пока туман осядет на мои плечи и запястья. Протягиваю руку ближе, завороженная темнотой, которая плещется у нее в глазах. Гневом, который окутывает ее и защищает, как доспехи.

– Сара! – доносится из коридора голос Сэма. – Что тут проис… Стой! Сара!

Его шаги грохочут по коридору, но я не оглядываюсь и не смотрю на него.

Вместо этого я наклоняюсь, подбираю смятую фотографию, мое последнее напоминание о Вчерашнем, и выпрямляюсь во весь рост.

Глубоко вздыхаю и делаю то, что должна была сделать много ночей назад.

Беру Малику за руку и шагаю в зеркало.

Вокруг нас вихрем вьется туман, дым поднимается и окутывает мне шею, плечи, уши, колыбельная звучит все громче, в самое сердце проникает ритм барабанов падара, вокруг нас звенит переливчатый смех мадар, и биби-джан поет на своем нежном фарси.

Я знаю. В этот миг, если даже мне не удастся исправить все сотворенное мною зло, я хотя бы уйду, чтобы не причинять еще больше вреда.

Я приношу дому самую последнюю жертву.

Себя.

Как только я шагаю в зеркало, вспыхивает воспоминание.

Но на этот раз оно отчетливое и яркое. Слишком яркое.

Я в Самнере, но дом виден словно в искаженном состоянии. Все современные доработки исчезли, волны белого мрамора на стенах и шкафах сменили темное дерево и сумрачные бежевые оттенки. Над головой предостерегающе покачивается готическая люстра. По комнатам красиво расставлена традиционная мебель в оранжевых и коричневатых тонах.

Иду к боковому столу в фойе. На нем рядом с портретом Малики – календарь. 1985 год.