В подъезде они поднялись по большим пролётам квадратной лестницы, внутри которой в сетке обычно лифт прокладывал путь, на третий этаж сталинского дома. Видимо, из-за позднего часа хозяйка решила не греметь лифтом — не хотела беспокоить жильцов. Пока Пашка тяжело дышал за спиной, источая всевозможные мужские запахи, его спутница отыскала в сумке-невеличке связку ключей и открыла свою обитель. Коридор встретил входящих светом и бежевым размахом, каким-то едва уловимым приятным запахом. Пашка аж присвистнул. Да, незнакомка его явно не из простых смертных, раз живёт в таких хоромах. Впрочем, кроме просторного коридора он ещё ничего не видел. Ему хотелось спросить: «Простите, а что, совсем никого нет?»43, — но он молчал, иначе бы нарушил собственные правила игры. Он ведь ещё не знал, какой у этой русской красавицы с портрета XIX века голос.

Ему хотелось влиться в мягкость этого голоса, груди и бёдер, нежность рук, в волшебство головокружения в облаке из её аромата и волос. Ему не терпелось рвать эти губы поцелуями, стереть эту кричащую косметику с глаз, чтобы увидеть истинное лицо. Как же ему повезло, что его дрянная выходка имеет такое желанное продолжение!

Она бросила прямо на пол сумочку и ключи, чуть нагнувшись, скинула с ног коричневые туфли, он последовал примеру. Она запустила в его без того растрепавшиеся волосы руки, и тут началась между ними мучительно-сладостная борьба за главную роль. В этой игре она хотела побить его же козырем, но он отчаянно сопротивлялся, потому что, хоть он и моложе на несколько лет и по овощным меркам зеленоват для неё, он заварил всю эту кашу, и он здесь — повар и желает таковым оставаться. Остервенело вцепившись друг в друга, они катались и елозили по полу прямо в коридоре, пока не закатились, ударив буйные головы о дверную коробку, на ковёр небольшой комнаты, похожей на спальню. Жакет, смятый в тряпку, валялся сиротливо в коридоре. Его рубашка, сдёрнутая через голову впопыхах, покоилась неподалёку. Её остальное убранство было сметено на пространство под грудями, которые расползлись чуть в стороны в застенчивой белизне. Пашка, свиснув чёлкой над расплывшимся от размазанной косметики лицом, пыхтел как паровоз, постигая глубины её туннелей и блаженство, к которому они его ведут. Глаза их сцепились отчаянно-злыми взглядами. Пашку отвлекала лёгкая розовая припухлость на левой щеке, которой он так непростительно наградил противницу. Его бесило, что она сумела ни разу не выдать своего голоса, и он старательно выбивал из неё словно огнивом эту голосовую искру. Он жаждал довести её до взрыва и быть погребённым под осколками. И когда он почувствовал, что уже вот-вот взорвётся сам, его уши оглушил протяжный глубокий стон. Голос был просто потрясающий: сильный, волнующий, проникновенный, словно шёл из глубины его собственной души. Реакция на этот звук была незамедлительной и очень бурной: он тоже задрожал, просигналил в ответ и упал на неё, шумно щекоча дыханием её ухо.

— Не думай, что ты лучше других моих любовников, — зло ввернула она вопреки только что одержанной над ней Пашкой чувственной победе, а, может быть, именно из-за неё.

— И много их у тебя было? — пряча усмешку и шумно дыша, поинтересовался Пашка.

— Очень много.

«Мадам Развязанная Строгость!» — это про себя решил пацан, а для её ушей выдал вот что:

— Врёшь ты всё! У тебя один любовник и тот не очень-то боеспособен.

Она была под ним и всё ещё в его власти, и он чувствовал себя так, как в детстве, когда ему удавалось продержаться на вершине, играя с дворовой детворой в царя горы. Рассчитывая всего лишь сорвать с её губ цветочек, он вдруг получил целую охапку, притом кактусов, а вовсе не маргариток.

— Да не переживай ты так. Ты у меня тоже не первая.

— Заметно, — буркнула она, поведя скованными руками.

— Твой любовник — осёл, а ты совершенно потрясная женщина, только бы вот здесь убрать…

Он провёл влажным кончиком носа по верхнему веку.

— А ну-ка, слезь с меня!

— Проси! Здесь я приказываю, — подразнил её поработитель и запустил два пальца ей в рот, за что сразу и поплатился, почувствовав, какие острые у неё зубы.

— Больно вообще-то, — сказал он с интонацией диктора новостей.

— А мне, думаешь, приятно? Привязался какой-то наглый желторотый птенец. Ещё вообразил, что может мною командовать! Пальцы грязные мне в рот совать! Да кто ты такой? Ты хоть представляешь насколько омерзительно для женщины, когда незнакомый мужик начинает распускать руки? Змея к тебе прикоснётся — и то приятнее будет. А ты к тому же даже не мужик, а так… Сколько тебе лет?

— Восемнадцать, — наврал Пашка, вдавив пленницу покрепче в ковёр. — Кто я, ты говоришь? Птенец? Ха-ха! — И уже серьёзно заметил: — Да я теперь твой хозяин, поняла? Умоляй давай!

Она попыталась скинуть его с себя, но ничего не вышло. Тогда она пошла по другому пути:

— Да ты знаешь вообще, с кем имеешь дело?

— Я имею молодую злую бабёнку, жутко обиженную на любовника. Я буду иметь тебя столько, сколько захочется. Зачем, по-твоему, ты меня сюда затащила? Понравился, наверное, омерзительный желторотый птенец?

— Вовсе нет. Хотела показать, что ты никто, что могу крутить тобой, как захочу.

— Что, с любовником не вышло, и ты решила попробовать на мне?

— Ты сам навязался. Притом, мягко выражаясь.

— Ужасно хотелось поцеловаться! В голове от тебя итак фурор, а ещё обрушилась, как лавина.

— Поцеловался? Ну, а теперь отпусти меня и катись отсюда!

— Да я покачусь, покачусь. Ты попроси, и я покачусь, может быть, если хорошо попросишь. Не можешь справиться с птенцом, орлица?

— Мне двадцать пять. И не с такими справлялась. Ты же ничего обо мне не знаешь. Я дорогая проститутка, вот и всё.

В силу молодого буйного возраста Пашка был уже снова на взводе и тут же, ткнувшись пару раз мимо, овладел ею.

— О, я уже многое о тебе знаю, — говорил он неровным голосом, двигаясь очень медленно. — Ты красивая распутная врушка с магнетическим голосом. Вообразила себя сильнее только потому, что старше.

— Отпусти… сволочь… гад… мерзавец… — её голос срывался не то на плач, не то на стон.

— Отпустить тебя? — хищно шипел Пашка.

— Отпусти, отпусти… — умоляла она.

— Отпустить?

— Да… да…

— Что «да»?

— Нет… нет…

— Отпустить или нет?

Пашка прибавил темпа и усердия.