– Рене! – обрадовалась я, сгребла сычика обеими ладонями и прижала к себе.

Клёкот захлебнулся. Я погладила пёструю голову и приоткрытый клюв, заглянула в круглые птичьи глаза.

– Как хорошо, что ты вернулся! Мне нужно столько тебе рассказать, даже не знаю, с чего начать…

Но начала я всё-таки с тушёных овощей, которыми угостила взъерошенного, явно переволновавшегося, испуганного пернатого друга. Так, не покидая моих колен, прикармливаемый с рук, но дав и мне возможность перекусить, Рене приготовился слушать.

***

Глава 14.2

Многое бы я сейчас отдала за то, чтобы напротив меня, покачивая в руках кружку с травяным напитком, сидел человек. Слушал, хмурясь и покусывая губу, постукивал чуть загнутыми тёмными ногтями по стенкам кружки, вставлял свои реплики на двух языках, поминал таинственного рроха на третьем! Но приходилось ждать его выводов несколько бесконечно длинных дней, призывая на помощь всё доступное терпение. Которого, оказывается, у меня гораздо меньше, чем полагала до сих пор. Внутри меня закрутилось узлом, вибрировало, задевая нервы, желание немедленно разобраться в природе произошедшего, оно же не давало спокойно сидеть на месте: то и дело я вскакивала и мерила комнату размашистыми шагами, наплевав на осанку и вбитую с детства привычку двигаться с истинно женской грацией, неторопливо и изящно. Какое там, когда такое творится!..Сычик в конце концов перепорхнул со стола мне на колени, таким образом вынудив беспокойную меня остаться в кресле, но я немедленно положила ладонь на маленькую птичью голову и принялась почёсывать и поглаживать, словно не птица под рукой, а мягкий котёнок. Рене не возражал, а прикосновения к гладким перьям немного успокаивали.

Я рассказала всё, не упомянула только посещение магазина готового платья: подумалось, что неудача с покупкой зачарованной одежды может расстроить Рене, хотя… Его-то, в отличие от меня, нагота не смущала нисколько, либо он так умело изображал наплевательское отношение.

– У меня всего два объяснения, как это могло произойти, – подвела черту я внимательно слушавшему сычу. – И безумное, огромное желание попробовать ещё раз… Тише, тише, малыш, я же не сказала, что возьмусь за эксперименты прямо сейчас!

Рене завозился, царапая коготками сквозь ткань, заклекотал, клюнул обтянутое платьем колено. Я постаралась успокоить разбушевавшуюся птичку. Узнать, куда он носился, пока меня не было, предстояло ещё не скоро, но добавлять ему новых волнений я не собиралась. Сама-то до сих пор слишком взбудоражена, а кровь холодят остатки пережитого страха: за реакцию домочадцев я очень опасалась. Я продолжала поглаживать пёстрые пёрышки, думая о том, что давно беседовала со своим гостем-постояльцем как с человеком, в какой бы ипостаси он ни находился при этом. Всё-таки в первые дни я по привычке выстраивала фразы иначе, видела перед собой лишь птицу, не человека. А теперь вела с Рене диалоги – не могла считать свои пространные монологи односторонним общением, пусть сыч и не мог ответить словами. А ещё думала о том пере, зажатом в кулаке, когда пространство лопнуло прорехой и вышвырнуло меня далеко за пределы Бейгор-Хейла.

Я поставила перед сычиком шкатулку с собранными пёрышками, вынула одно и задумчиво покрутила возле его клюва.

– Скажи, а ты сам не владел ранее даром перемещения в пространстве?

Рене булькнул, будто рассмеялся, горько и сдавленно, и немного отодвинулся от маячившего перед глазами пера. Да, действительно: стал бы он тогда задерживаться в чужом полуразрушенном родовом гнезде! Не со всей же своей семьёй этот альнардец в сложных отношениях! Есть дед, возможно, кто-то ещё, к кому он мог бы перенестись. Если бы мог. Повздыхав, я убрала шкатулку назад и немного отвлеклась на домашние заботы: оставив сычика в спальне, сама спустилась вниз, разыскала Яолу и обсудила с ней дела на следующий день. Чаще всего деловитая экономка справлялась сама, не привлекая меня ко всяким вопросам, но я упорно в эти вопросы вникала и настаивала на их согласовании. Яола, кажется, раздражалась и жаловалась Вергену, но последний в наше противостояние не лез.

В последующие дни птиц почти не отлучался из замка. Если я выходила из комнат, восседал на моём плече, нервируя Шершня и кухарку. Сопровождал в библиотеку, где я споро трудилась над новой картиной, крутился рядом, когда я отдыхала или читала. Для новой работы я выбрала непривычный сюжет: близко стоящую друг к другу пару, почти слившуюся в объятиях, а не подобающую для нашего общества позу хоть как-то оправдывали свадебные наряды. Лиц почти не будет видно, основной акцент я делала на фон вокруг брачующихся и льющийся прямо на них свет: нить за нитью я выкладывала высокие храмовые своды и витражи. Эта картина требовала других материалов: я давно хотела попробовать мягкий нежный шёлк, капризный и текучий, но моих пальцев он слушался. Нахохлившийся Рене следил, как я закрепляю нити крошечными стежками, косился на набросок будущей картины, который я совсем не так искусно и красиво изобразила на бумаге, и с застывшим в птичьих круглых глазах вопросом искал моего взгляда: объясни, мол, что это ещё за тема такая? А я прикладывала жемчужные и серебристые оттенки шёлка, из которых постепенно собирала подвенечное платье, и подумывала изобразить жениха на картине золотистым блондином. На нитки соответствующих цветов сыч смотрел совсем уж недобро, но в ход работы не вмешивался.

За новую работу я очень надеялась выручить побольше.

Украдкой от Рене я рассматривала то перо, на вид самое обычное. Сжимала его в ладони, то посильнее, то ослабив нажим, прощупала пальцами весь стержень. Ничего не происходило. Разве что оно выглядело тусклым, припылённым.

Как же я радовалась сдавленному «ррох», прозвучавшему из-за ширмы в пятый вечер! Рене выбрался, болезненно кривясь, в наспех натянутой одежде, доковылял до меня и молча сгрёб в охапку, не слушая протестующего шипения.

– Ну перестань! – примирительно попросила я, выставив между нами ладонь. – Всё уже закончилось.

Вельвинд нехотя опустил руки и неловко поправил растрепавшиеся отросшие волосы. Вздыхая и бурча себе под нос что-то о жестокости и холодности некоторых особ, попросил немного времени на то, чтобы освежиться, и босыми ногами прошлёпал в ванную.

Потом мы наконец смогли по-человечески обсудить моё непонятное исчезновение, но понятнее оно не стало. Брать собственное перо в руки Рене отказался, ощутимо вздрогнув, едва кончик его коснулся пальцев. Отдёрнул руку, как обжёгся.