– Твоя кобыла сможет чуть ускориться? – спросил он, забираясь в седло. – Скоро начнёт темнеть, а нам до ближайшего постоялого двора ещё пути немеряно.

Кира с готовностью замолотила пятками по бокам своей лошади. Та вяло переступила ногами и окончательно загрустила. Прервав бесплодные попытки незадачливой наездницы, Медведь забрал у неё повод и прицепил к луке своего седла.

Оказавшись в безвыходном положении насильно ведомой, кляча смирилась, а оценив гордую поступь впередитрусящего жеребца, даже приободрилась и почти охотно потрюхала следом.

– Почему ты молчишь? – не выдержала Кира.

Медведь пожал плечами.

– Я думала, когда ты засечёшь меня, обязательно станешь ругаться, читать нотации и разворачивать мою кобылу обратно. А ты молчишь… Как будто тебе всё равно.

– Мне не всё равно, - отозвался Медведь. – Я ведь дождался тебя после того, как заприметил и узнал. Не бросил одну на дороге. В ночь. На поживу разбойным людям.

Лошадей для роздыху пустили шагом. Они плелись по схваченной морозцем обочине – на твёрдой целине животным было удобнее, чем на колеистой дороге – и периодически фыркали в серый сумрак то ли полудня, то ли приближающего вечера – понять было невозможно.

Свинцовая тяжесть неба висела так низко над землёй и пропускала так мало света, что Кира давно потеряла ориентир во времени. Сколько она в дороге? Час? Пять? Десять? Впрочем, десять – вряд ли. В это время года световой день не длится так долго. А он, судя по тому, как медленно густела его сумрачная серость, сходил на нет.

– Почему ты ничего не спросишь у меня?

– Что?

– Как я здесь оказалась, например?

Медведь усмехнулся и покосился на неё через плечо:

– Полагаю, доехала на этой несчастной животине?

Кира нервно дёрнула уголком рта:

– Ну хорошо. Пусть так. А почему я здесь?

– И почему ты здесь? – послушно полюбопытствовал спутник, не проявляя к этому вопросу ни малейшего любопытства.

– А потому! – разозлилась вдруг Кира. – Потому что мне показалось, будто ты тронулся умом, страж! Должен же кто-то присмотреть за полоумным, чтобы он лоб себе не расшиб, долбясь башкой в закрытую дверь! Почему бы не я? Мне всё равно заняться нечем…

– Ты напрасно так рисковала, - отозвался на её тираду Медведь, не обернувшись. – Одиноким девицам не место на большой дороге. Неразумно.

– Ещё как неразумно! – энергично закивала головой вредная девица. – Обещать вздорной принцессе достать перстень со дна моря – это просто апофеоз неразумности! Абсолютно согласна!

Её спутник придержал жеребца, чтобы порвняться с Кириной клячей.

– Завтра, - сказал он, глядя на неё серьёзно и хмуро, - отправишься обратно, к Порфирию Никанорычу.

– Да неужели! – фыркнула его трудновоспитуемая спутница и сверкнула в ответ сердитым взором.

– Кира, не спорь!

– Я не поеду!

– Поедешь!

– Разбежалась!

– Послушай…

Перепалку всадников прервали их транспортные средства. Животные вскинули морды, дёрнули ушами, жеребец протяжно и негромко заржал.

– Что это? – вздрогнула девушка. – Чего это они?

Медведь прищурился на густеющий сумрак, принюхался по-звериному…

– Постоялый двор скоро, - сказал он. – Чуешь, дымком потянуло?

Ничего, конечно, Кира не чуяла. Но известие её весьма приободрило: огрызаться и пререкаться с Медведем сил у неё ещё хватало, а вот держаться в седле - уже нет.

… Когда они, наконец, добрались до высоких тесовых ворот, их уже затворяли на ночь. С помощью стонов и местного конюха путешественница сползла со своей лошадки и, с трудом переставляя ноги, поплелась в дом. Ей сейчас хотелось одного – добраться до постели и упасть на неё, не раздеваясь.

Но, умывшись в отведённой ей комнатке, стянув сапоги и тяжёлую доху, она почувствовала себя лучше. Настолько лучше, что смогла ощутить и оценить страдания изголодавшегося за весь день на сухарях желудка.

Девушка переплела перед осколком мутного зеркала косу и спустилась в трапезную.

Людей здесь было немного: распутица только закончилась, а санные обозы ещё не пошли – самое что ни на есть путевое затишье. За одним из столов курил трубку лохматый, словно леший, охотник, лениво щуря сытый глаз на балагурящего с хозяином заведения королевского объедчика. Тот, при форме и всех регалиях, в число которых входила лисья шапка с хвостом, развалился у стойки и что-то живо пересказывал трактирщику, бурно жестикулируя и громко хохоча. За дальним столом, в полутёмном углу зала меланхолично шкрябал заросшую жирной грязью столешницу подавальщик.