Вздрагиваю от очередного оглушающего «бабаха», спохватываюсь и несу последние блюда на стол в комнату Севы.

– Ну, как ты тут? – спрашиваю у мужа, равнодушно смотрящего подборку новогодних мульфильмов, – не пугают фейерверки? Что-то в этом году все словно с ума посходили…

Ставлю на стол салатницы, достаю шампанское, коньяк.

– Смотри, я твой салатик любимый сделала, – продолжаю разговаривать с мужем, – тебе нельзя, конечно, но одну вилочку в честь праздника…

Возвращается Иван, садится за стол, открывает коньяк, разливает на две рюмки.

– Я шампанское лучше потом… – отказываюсь я, но Иван двигает ко мне налитое.

– Год проводим… Лучше чем-то покрепче. Чтоб не вернулся.

Обдумываю его предложение и соглашаюсь. Да, пусть не возвращается такое. Пусть все к лучшему изменится.

Чокаемся, пьем.

Иван смотрит на меня, и теперь в его глазах отражаются мигающие огни гирлянды. Почему-то это чуть-чуть пугает. Из-за мерцания не разобрать, что именно прячется в его взгляде.

– Откуда ты приехал, Иван? – спрашиваю я его внезапно. И удивляюсь, почему раньше в голову не пришло узнать побольше о нем? Настолько отмороженная я? Настолько погруженная в себя, закуклившаяся в своем мире?

Открытие это страшноватое и неприятное.

– С севера, – отвечает он, – у меня закончился контракт, вот, решил брата повидать…

– А что за контракт? Ты моряк?

Ну, раз у ж мы тут так хорошо сидим, то почему бы и не продолжить разговор?

– Военный, – кивает Иван, – на пенсию, вот, вышел…

– О… – даже не знаю, что еще сказать… Хотя… – А семья? Дети?

– Не сложилось как-то… – пожимает он широкими плечами, и я замечаю неожиданно, что он переоделся. Белая футболка с длинными рукавами идет ему, подчеркивает ширину и крепость плеч, мощный разворот их, оттеняет смуглость кожи и черноту бороды.

– Странно… – вырывается у меня, – обычно у моряков все в порядке с семьей…

– Ты намекаешь на жену в каждом порту? – Иван улыбается, и его зубы кажутся белыми-белыми в полумраке украшенной мишурой и гирляндами комнаты, – нет, это не моя история. Я если уходил, то на год-полтора.

– Без захода в порт? – неверяще уточняю я.

– Почему? С заходом. Но это такие порты, где не водится женщин… Посторонних, я имею в виду.

– Понятно… – зачем-то отвечаю я, хотя вообще ничего не понятно, но очевидно по скупому подбору слов, что Иван распространяться на эту тему не собирается. Наверно, нельзя?

– И чем теперь планируешь заняться? – решаю сменить тему.

– Пока что реабилитацией Севки, – кивает он на Севу, – давай его к столу посадим? Может, что-то мелькнет в голове?

Пожимаю плечами, не представляя, как это сделать, но Иван все решает сам.

Придвигает кресло к столу, поднимает брата с кровати, сажает, подпихивает под спину подушки, чтоб не заваливался и не падал.

И постоянно при этом бормочет что-то одобряюще:

– Ну вот, брат, давай, садись… А то Новый год, как-то это не по-людски…

Я ставлю перед мужем тарелку, накладываю немного крабового салата, а у самой слезы на глазах, едва их сдерживаю.

Это внимание, эта забота и в то же время без лишнего сюсюканья, а вот так, спокойно, по-мужски. Иван относится к Севе не как к калеке, а как к полноценному человеку, просто приболевшему. И это, на фоне уже привычного для меня усталого сочувствующего равнодушия окружающих, кажется чем-то невероятным.

За всеми бурными перемещениями мы не замечаем, что уже наступает двенадцать. По телевизору начинается обращение Президента, и мы торопливо наполняем бокалы шампанским.

Я смотрю на Севу, удобно обложенного подушками и равнодушно смотрящего теперь в свою тарелку с крабовым салатом, а затем на его брата, сосредоточенно слушающего поздравительную речь, и неожиданно испытываю приступ невероятной благодарности к этому большому чужому мужчине, так легко, непринужденно и просто поддержавшему меня сейчас.

Бьют куранты, мы поднимаем бокалы, чокаемся…

И я тянусь и целую Ивана в щеку. Просто потому, что не могу словами выразить свою благодарность.

Его щека грубоватая от недлинной густой бороды, пахнет чем-то терпким. Я легко прикасаюсь губами, обнимая Ивана за шею. Ведь Новый год, за окном салют, а у меня в душе слезы.

Он замирает, словно каменея от неожиданности…

А затем поворачивается и целует меня в губы, властно и жестко прихватив за шею…

16

Ощущение такое, что фейерверки с улицы переместились ко мне в голову. Все разом. Это оглушает, лишает на время зрения и слуха. Только взрывы в мозгах: бум… Бум… Бум! Или это все еще куранты бьют?

Я оторопело приоткрываю рот под жестким мужским напором, и голову еще больше заволакивает непониманием и оторопью.

Иван перехватывает меня уже обеими руками, осознаю это краем соображения, просто потому, что становится одновременно больно и горячо, а губы, грубоватые и жесткие, умело играют со мной, становясь с каждой секундой все более настойчивыми.