Увы, привычки так легко не искоренить. А вбитые в головы устои ломались с большим трудом. В Милане до сих пор боролись две ее личности: обиженная за годы невнимания дочь и волонтер, привыкший к таким тяжелым случаям, как у матери. Последний пока побеждал с переменным успехом, однако его мнение никто не слушал.

Илона отказывалась уходить из небезопасного дома.

— Всего лишь синяк, — попыталась улыбнуться она в очередной раз.

— У тебя половина лица синяя!

— Ерунда, я уже попросила Ангелину Ивановну принести мне заживляющую мазь. Завтра или послезавтра от ссадины не останется следа.

Илона отмахнулась, будто от грязи. На лице не отразилось ни боли, ни привычных для человека, попавшего в передрягу, паники. Для нее случившаяся сегодня ссора с мужем, результатом которой стал удар по лицу, — нормальная реальность. Отчасти она настолько погрузилась в эту жизнь, что принимала ее как данность.

— Мама, — Милана присела на корточки перед Илоной и взяла ее за руки, — пожалуйста, давай ты уедешь.

— Куда?

Голос тихий, совсем забитый. Подобное поведение у жертв насилия Милана наблюдала много лет на примере других девушек, женщин, мальчиков и даже взрослых мужчин. Свыкшиеся с личной бедой люди полностью уходили вглубь своей раковины, оставляя только внешнюю оболочку без чувств и желаний.

Бросить привычный мир, впервые в жизни подумать о себе. Подобная мысль даже не приходила им в голову!

— В убежище. Или к семье Антона. Я уверена, что Кира Владимировна или Павел Александрович помогут тебе спрятаться от отца. У Раисы Степановны под финансированием целый фонд для таких, как ты. Только, пожалуйста, хватит этой бессмысленной жертвенности!

Последние слова Милана произнесла чересчур эмоционально, чего ни в коем случае нельзя делать с такого рода людьми, как ее мать. Они сразу замыкались в себе, когда на них кричали. Вот и Илона сейчас превратилась в ледяную статую, уставилась бессмысленным взглядом в стену напротив и отрешилась от внешнего мира.

Она даже не услышала, как в комнату тихо вошла Ангелина Ивановна с крохотной белой баночкой. Поставив мазь на журнальный столик, она с какой необъяснимой тоской глянула на хозяйку и пробормотала что-то про обед. Потом низко опустила голову и вышла, чтобы не видеть и не слышать.

Как делало большинство людей в доме. Как делало человечество, предпочитая замечать беду только в тот момент, когда она стучалась в их дверь. Для всех остальных существовал их привычный, уютный мирок с розовыми единорогами. Все они уверенно твердили, что насилие побеждено и каждый человек свободен от подобного дерьма.

Ложь. Просто так удобно — жить в иллюзиях.

— Я не могу, — через силу выдавила ответ Илона, когда Милана погладила ее пальцы. — Не могу, понимаешь?

На сей раз Милана не сдержалась. Подскочила и с психа выкрикнула:

— Да почему, черт возьми?! — и почти сразу пожалела о вспышке, поскольку мать сжалась в пугливый комочек и задрожала.

Она раньше не замечала этого. Или не хотела замечать. Жила в святом убеждении, что Илону все устраивает. В какие-то периоды даже злорадствовала, лелея в душе детские обиды на мать. Порожденные ею комплексы нашептывали, что Илона заслужила каждую пощечину от мужа, каждый удар по голове.

Милана Боярышникова, которая гордилась своей работой волонтером. Которая жалела всех и вся! Она не находила капли сочувствия для той, кто ей ближе любого африканского ребенка. Почему-то их любить, уважать и вытаскивать из ямы оказалось проще, чем сделать то же самое для родной матери.

Какая же она… Лицемерка. И еще что-то выговаривала Антону за его поведение. Дура.

— Мамочка, — Милана бросилась к Илоне, наплевав на камеры, охрану и Глеба, в частности. Просто взяла и впервые обняла побледневшую от ужаса мать так крепко, что у той вырвался тихий писк.

— Все хорошо, — услышала мягкий успокаивающий голос Илоны и ощутила легкие поглаживания по спине. — Ничего страшного.

А ведь эти слова должна говорить Милана, а не ее мать.

— Прости, — выдохнула сквозь слезы она. — Пожалуйста, прости, мама.

Они бы так и просидели в неудобном положении, сжимая друг друга в объятиях. Но в какой-то момент послышался шум, затем в гостиную влетел запыхавшийся Антон. Он быстро притормозил и чуть не запнулся о пушистый ковер, когда увидел развернувшуюся перед ним картину. Завертелся, закрутился юлой, будто не знал, куда себя деть.

— Что случилось? — вынужденно спросил, когда Милана, утирая слезы, все-таки отпустила мать.

И почти сразу его лицо посерело, кулаки сжались, а в глазах заметались зеленые искры. В них она прочла смертный приговор отцу, испытала некоторое облегчение, но почти сразу взяла себя в руки. Отправленное в панике сообщение заставило Антона сорваться с важной встречи и принестись сюда. Рискуя попасться на глаза хозяину дома, что распивал коньяк в бильярдной комнате.

— Ох, — выдохнула Милана, поняв, что натворила.