Но я отступаю в тень деревьев, а всадник проносится мимо. Я наблюдаю, как он спешивается перед входом во дворец, как склоняют головы привратники, как маг что-то говорит тому, кто забирает его лошадь — невысокий лысоватый мужчина подобострастно кивает. Я напряженно жду, когда маг скроется в замке, на короткий миг он оборачивается — и я с усилием еще более вжимаюсь в ствол. Однако мужчина не видит меня, вот привратники приоткрывают двери и он скрывается в недрах королевского замка.

Но я всё еще чувствую близость его присутствия и необъяснимую угрозу этой близости. Смотрю на браслет на запястье — стражники выпустят меня из дворца, но какие вопросы они при этом зададут? Я отхожу от первоначального маршрута и углубляюсь внутрь, но уже не смотрю ни на деревья, ни на птиц, ни на беседки и качающиеся скамьи на металлических цепях, моя торопливая прогулка больше походит на бегство. И когда в ажурном полотне забора я вижу неприметную и, конечно же, запертую калитку, то почти не успеваю продумать всё как следует. Страх тащит меня, как сердитая мамаша упирающегося ребенка к целителю.

"Кристем элементарно не успеет сводить меня в Лицей. Ничего не случится. если я схожу туда сама", — говорю я себе, говорю и даже кажусь невероятно убедительной, торопливо выскальзывая прочь с территории королевского парка. Надо же, как просто. Потом я вернусь тем же путём, вот и всё. Маленькая разведывательная операция, крыло прикрыто, на голову, скрывая серебристые пряди, я набросила капюшон.

* * *

Просто идти одной по незнакомой широкой улице среди незнакомых посторонних людей — то еще испытание. Сначала я шла по довольно безлюдному переулку, который как-то незаметно "влился" в широкую многолюдную улицу, где я оказалась лишь пёрышком, подхваченным бурным людским потоком. Кто-то толкнул в бок, кто-то сдавленно выругался в ухо, кто-то успел поклянчить денег — я ощутила себя совершенно беспомощной и потерянной. Несколько месяцев новой жизни, в которой за мной только и делали, что присматривали все, кому не лень — и вот я наконец-то одна, наконец-то не в огороженном пространстве, и над головой небо, но мне неуютно и страшно, как заблудившемуся маленькому ребёнку. А самое главное — Митрак оказался огромным, улицы разбегались одновременно во все стороны разом, и я понятия не имею, в какую сторону двигаться и где искать Лицей.

Я остановилась — людской поток недовольно забурлил и стал обтекать меня с двух сторон. Посмотрела в лица идущих мимо людей, выискивая среди этих погруженных в собственные невеселые мысли кого-то безопасного и доброжелательного, наконец, наугад, обратилась к женщине средних лет в ярком и пышном платье.

— Простите…

— Не прощу, — женщина вдруг хрипло, с бульканьем, засмеялась, и я отшатнулась, а она крепко схватила меня за руку.

— Эй, птичка…

Да что же такое!

— Я человек! — прорычала я в её разукрашенное, немолодое лицо. — Я — человек!

Вырвалась и побежала вперед, угодила ногой в глубокую лужу, чуть не попала под копыто замученной, заморенной лошадёнки и снова испытала желание громко беспомощно разрыдаться. Да я по улице нормально пройти не могу, что уж там говорить о поездке в другое государство или даже Старник. Надо срочно брать себя в руки… руку… крылья… да какая разница! Я вынырнула из толпы и прижалась к стене какой-то лавки, оглядываясь уже более придирчиво. Люди — шумные, озлобленные, угрюмые — пугали. Только решилась подойти к женщине с ребенком — мальчиком лет пяти, — как выбранная мною леди вдруг развернулась и отвесила споткнувшемуся мальчишке звонкую оплеуху, отчего он горестно взвыл, но даже не попытался выдернуть руку, продолжая неровно шагать по мощеной мостовой и смотреть себе под ноги. Я попятилась, сражаясь с мгновенной ослепляющей яростью.

Несного успокоившись, я подошла к тощему, совсем молоденькому юноше, чем-то отдаленно напоминавшем Родерика.

— Прост… — споткнулась на полуслове и исправилась. — Подскажите, как пройти к Лицею?

Паренёк поднял на меня болезненно-глубокие глаза и несколько секунд словно бы осмыслял услышанный вопрос. Потом, покопавшись в карманах, извлек оттуда крошечный обгрызанный грифельный карандаш и мятый бумажный лист, и принялся споро и молча, прислонив листок к стене, рисовать какие-то штрихи, линии, стрелки и буквы. После чего так же без единого слова протянул листок и пошёл, чуть пошатываясь, прочь.

Да это же карта! Хорошо нарисована, несмотря ни на что, вот только как в ней разобраться, не зная названия ни одной улицы… Я уткнулась в лист, примерно определилась с направлением, и пошла вдоль стен домов и лавок, стараясь обходить подальше нищих, всадников, экипажи, детей-попрошаек, знатных дам, блудливых стариков и стражей порядка. Шла, шла и шла.

…когда я добрела до черного лицейского корпуса — вблизи сходство с роялем не было столь очевидным — не привыкшие к долгой пешей ходьбе ноги протестующе ныли, голова гудела от шума, а еще очень хотелось есть и в уборную, можно даже одновременно. Крыло требовало свободы, шея и плечо чесались. Разумеется, люди, живущие здесь, ходят с такими отчаянно-озлобленными лицами.

Вокруг черного здания было на удивление тихо. А вдруг сегодня неучебный день? Или наоборот — какие-нибудь закрытые от внешнего мира… мероприятия? Откуда мне знать, что там у них происходит. Но как бы было прекрасно учиться здесь, быть свободной и принадлежать только себе, пусть даже и пришлось бы ежедневно ходить сюда пешком через весь этот жуткий город на протяжении нескольких лет.

Никаких стражей у входа не наблюдалась, я подошла, открыла двери, не задумавшись даже, были они заперты или нет, — и вошла внутрь.

Глава 25.

Я оказалась в пустом и просторном холле, оглядываясь по сторонам и то и дело ожидая гневного оклика со стороны — но было тихо. Из стен угрожающе торчали большие металлические крюки, на которых висела верхняя одежда — разных цветов плащи, сюртуки, кое-где — внушительных размеров пёстрые зонты. Под крюками стояли тяжелые деревянные скамьи. В правом углу холла высилась статуя, изображающая молодого человека с одухотворенным лицом в старомодного вида камзоле с раскрытой книгой в одной руке и патетически поднятой вверх другой рукой, в причудливо изогнутые пальцы которой какой-то шутник вложил початую бутылку дешёвого хереса — из такой любила наливать себе маленькую рюмочку после завтрака наша повариха Ана.