— Вы с ней в шахматы до утра играли, понимаю, — серьезно кивнула я.

— Сыграли бы, да Мартина, к сожалению, не умеет. И учиться не хочет. такая досада.

— Ну, я так примерно и думала, но давала вам шанс на приличное оправдание.

— А я должен перед тобой оправдываться? — очень внимательно спросил Кристем. Он стоял теперь совсем близко, по пояс голый, одной рукой сжимая трость.

— Нет, — тихо сказала я. Боевой запал неожиданно прошёл, и меня заколотило, как в ознобе. Что ты творишь, Кори! Последние несколько суток ты однозначно не в себе: начиная с того, как сбежала из замка и заканчивая настоящим моментом. Хозяин абсолютно прав: непозволительное поведение, абсурдные упрёки в адрес того, кто ничего тебе не должен и ничего не обещал. В чём ты можешь его упрекнуть, Кори? В том, что он остался на ночь у своей законной невесты? Он ничего плохого тебе не сделал. И поцелуй — это всего лишь одно прикосновение, гораздо, гораздо меньше, чем устное обещание. — Простите меня. Сама не знаю, что на меня нашло. Простите. Я наговорила всякие глупости, вы вовсе не… Больше этого не повторится.

Руки хозяина легли мне на плечи, голое правое и перебинтованное левое.

— Надеюсь. Стой спокойно.

— Не надо, пожалуйста.

— Сама же сказала — больше неповиновения не будет. Ну, так и стой смирно.

Он осторожно стягивает окровавленный рукав, спускает край лифа платья, оставляя грудь прикрытой хотя бы снизу, но от этого не легче.

Святые боги, какой стыд. Хочется умереть на месте, но я покорно стою, как обещала, уставившись в одну точку. Прохладные пальцы Кристема пробегаются по предплечью.

— Что это такое?

— У меня… перья растут, — говорю я и зажмуриваюсь. Отчего-то мне так стыдно говорить об этом вслух, словно я рассказываю ему о женских днях или что-то в этом роде. — Я их… выдёргиваю. Не знаю, сколько это еще продлится.

— Понятно, — после паузы говорит Кристем. Его руки касаются бинта на предплечье.

— Не надо, — жалко произношу я одними губами.

Он не слышит. Или слышит, но всё равно развязывает бинт и стягивает. Тихонько касается голой кожи. Мне совсем не больно, все-таки магическое целительство в отношении таких незначительных повреждений было оказано вполне своевременно, но я представляю себе, какое впечатление производит на хозяина изрезанная кожа.

— Откуда? — холодно, очень холодно произносит Кристем. — Кто это сделал? Кто?!

— Я сама это сделала.

— Почему?

Я молчу, и он молчит. Зябко, и от его голоса я мёрзну еще сильней.

— У вас дверь не заперта, — говорю я. — А если зайдёт кто-то? Могут не так понять…

— Действительно, — невесело хмыкает хозяин. — Стою, полуголый, рядом с полураздетой красивой девушкой, и даже рук не распускаю. Непорядок. Никто меня не поймет. И не одобрит.

Он обнимает меня за плечи и прижимает к себе. Трость глухо падает на пол.

— Зачем ты это сделала, Кори? Я с ней не спал. Мне надоели попытки матери меня женить и её бесконечное сватовство, упрёки и сводничество, и иногда я остаюсь у Мартины, чтобы мать не слишком меня доставала, но я её не люблю и не хочу. Она об этом знает. У нас хорошие отношения, но не больше.

— Вы не должны передо мной оправдываться.

— А что я должен?

— Вести себя, как… хозяин. Делать то, что вам хочется и плевать на всё с высокой башни.

— Не долетит. Ох, Кори, — он целует меня в лоб, в нос и щёки, его губы неуверенно, очень осторожно накрывают мои, и наша безумная смущающая близость переходит, кажется, все возможные границы. Мы целуемся, и его руки скользят по шрамам, задевают, ласкают шершавую кожу крыла, грудь, щекотно опускаются на живот и спину, и я, хоть и не верю ему до конца, в это бесконечно мгновение действительно чувствую свою…целостность. Цельность. Полно-ценность.

И это почти счастье.

Наверное, даже немного больше того, сколько отпущено мне в этой жизни.

Глава 37.

В шахматы он играет из рук вон плохо, хотя и научился давным-давно. Вот ведь загадка — и не совсем дурак, вроде, и правила все знает, и даже когда-то играл довольно часто — в тот самый первый год в Коринской Академии магии, когда их дружба с Алом еще балансировала на грани мира и войны, и у него были и другие приятели. Но он всегда проигрывал, хотя однокурсники и пытались учить его каким-то хитрым комбинациям фигур — голова запоминать их отказывалась. А вот Ал играл в шахматы, как бог, хотя ни о каких комбинациях никогда не думал, единственное — выбирал всегда чёрные фигуры, на остальное ему, кажется, плевать. Как всегда, как всегда впереди прочих — и даже не наслаждается этим фактом, ему попросту всё равно. Но играть в шахматы любит — по его словам, это «помогает отвлечься и подумать о своём». О чём «своём» он, интересно, думает? О самодельных монстрах с кишками наружу? Уж явно не о молодой жене.

После того, как Алариус и Ликория вступили-таки в законный, хоть и тайный, брак, Макилан был уверен, что всё, просто-таки всё кардинально поменяется, и он никогда больше не сможет переступить порога тринадцатого замка, увидеть Ала, увидеть её, но…

Он выдержал полмесяца, а больше не смог. И Алариус, похоже, не обративший никакого внимание на молчание и немотивированное отсутствие лучшего друга, встретил его как ни в чём не бывало. Макилан смотрел на него, не понимая, почему, каким образом маг остался совершенно, абсолютно точно таким же, как раньше, и присутствие Кори в замке всё так же не ощущалось, словно и нет её там, Ликории… Мезонтен.

Тогда он предложил Алу сыграть в шахматы просто так, потому что за игрой друг обычно молчал, и у Макилана было время собраться с мыслями и ещё раз ответить себе на вопрос — зачем. Зачем он сюда приехал и чего ждёт. Кори и раньше чувствовала себя собственностью Алариуса, а уж теперь, надо полагать, она даже дышит исключительно с его письменного позволения и через раз, чтобы не отвлекать.

Вероятно, он её вообще не увидит и…

Дверь приоткрывается, и Кори тихонько заходит в зал, ступая почти на цыпочках, не поднимая глаз, но, очевидно, встретить Макилана она не ожидала, и её молчание парадоксальным образом становится прямо-таки звенящим.