— А расскажи мне, чистое сердечко, почему в Нави решил остаться? — Под шумок грач упорхнул к Велесу и сел на протянутое ему предплечье. Старец погладил птицу, а та злобно зыркнула на стоящих на берегу сердитыми глазками. — Неужто жизнь тебе, такому маленькому, не люба?

— А где ты живого увидел, старик? — ответил вопросом на вопрос Аука. — Я давно утоп. Почему тогда здесь не оказался? Мертвякам в Нави самое место.

— Кто знает, кто знает... — загадочно прищурился Велес. — Бранишь ты Явь и жизнь свою прошедшую, а, выходит, стремилась к ней твоя душа, нашла врата и обратно прошмыгнула.

— Я, наверное, это... — Грачик содрогнулся, подобрал перья, и все замерли, слушая тонкий птичий голосок. Даже с лица Морены улыбка сползла. — Я, наверное, мамку искал... Не хотел умирать так, один, без рук материнских... А теперь хочу! — пронзительно вскричал грач, размахивая крыльями. — Теперь я рад, что умер, потому что их спасти могу.

И все молчали. Каждый, должно быть, не хотел принимать, но понимал справедливость слов крошечного духа. Ведь и правда, лучше всех в Нави тому будет, кто и так уже мёртв. Лёля заметить не успела, когда её ладонь в руке Догоды оказалась, но забирать её не спешила. Не сейчас, не тогда, когда внутри гложет что-то. Вроде и славно, что доведётся ей ещё в Яви побывать, но тоскливо жутко, как представишь, что Аука снова один окажется. И как же тяжело детям, что без родителей растут! Хоть и не жалела Лёля, что тайком от батюшки с матушкой сбежала, а поняла сейчас, как ей родных не хватает. Несколько месяцев уж минуло, как расстались они. Как там семья её, волнуется ли, ждёт ли обратно?

— Добрая ты птичка, честная, — улыбнулся Велес, лаская маленькую пичужку. — И храбрая, какую ещё поискать. За то, что собой пожертвовала ради тех, кого любишь, я исполню одно твоё желание. Загадывай, чего больше всего душа алкает?

— Я не знаю, можно ли так, — пискнул Аука. — Слишком сложное это желание, старик. Раз я в Нави один остаюсь, можно мне хотя бы раз, хоть бы разочек крохотный в руках матери оказаться? Запомнить это чувство хочу, пусть греет меня днями одинокими.

Ульяна всхлипнула, у Лёли тоже в носу защипало, и Догода крепче ладонь её стиснул. Велес посмотрел на них, взглядом по каждому прошёлся, а на Чернобоге остановился.

— Чернобог, — начал он, — знаю я, о чём вы с Мореной Рода просите. Давно просите, а ответа не получаете. И не получите. Не дано чаду родиться там, где жизни нет.

— Справедливы слова твои, Велес Всезнающий. Спасибо и за такой ответ, чтобы не пытали мы надежд несбыточных, — Чернобог почтительно голову склонил, а на лицо Морены смотреть больно было. Казалось, ещё чуть-чуть — и разрыдается она.

— Примете ли душу эту, как ребёнка родного? Пусть не крови, так по духу. Нужна ему любовь отеческая так же, как и вам любовь детская, беззаветная.

Морена прижала руки ко рту, будто не веря в том, что перед ней происходило. А Чернобог напрягся, в струну вытянулся, и, казалось, дышать через раз стал.

— Сейчас мы только облик истинный пташке вернём! — Велес взмахнул рукой, грач ввысь вспорхнул.

И вспыхнул яркий свет. Лёля зажмурилась и непроизвольно к Догоде прижалась. А когда смогла она глаза открыть, то чудную картину увидала. Перья мягко на землю опускались, а посреди этого облака чёрно-синего девочка стояла.

— Так девчонка ты?! — выдохнула Ульяна. — Девочка?

По лицу русалки пробежали две слезинки. Чёрненькая всклокоченная девочка лет восьми смотрела на них огромными карими глазами в обрамлении пушистых длинных ресниц. Кто-то другой сказал бы, что глазищи эти были единственным сокровищем худой и оборванной крестьянской сироты, но для Лёли в этот момент пригожее ребёнка на свете не нашлось бы.

— Девочка... — всё ещё неверяще покачала головой Ульяна.

— Мавка, ну ты чего? Чего ты плачешь? — хныкнула девочка жалостливым тоном. — Не плачь, а то я и сама разревусь.

И она разревелась. Громко, испуганно, безутешно, будто выплакивая детство своё несчастливое рядом с теми, кто до сих пор в себя от удивления прийти не смог.

— Маленькая моя!

Ульяна бросилась к девочке, а та побежала ей навстречу, путаясь в подоле залатанного сарафана явно с чужого плеча. Русалка подхватила малютку на руки, и теперь они уже обе рыдали навзрыд.

— Так я с девчонками одними путешествовал всё время, — тихо заметил Похвист, подходя к Лёле со спины.

Лёля кивнула, утирая непрошенные слёзы. Но эти слёзы были не от горя. Они сами наружу рвались и останавливаться не собирались. В Прави познала Лёля слезы боли, в Яви — слёзы страха и сочувствия, и до самой Нави ей дойти пришлось, чтобы узнать, как слёзы радости сладки.

—Пойдём к ним. — Лёля потянула Похвиста за рукав.

Одной рукой она обняла Ульяну, а второй — обхватила подрагивающую худенькую спинку девочки. Маленькой девочки, которая бесстрашно ринулась в гущу коршунов и которая принесла себя в жертву, чтобы они смогли уйти. Как можно крепче обхватила Лёля рыдающую парочку, ощутив, как и Похвист с другой стороны сделал то же самое. Лёля попыталась дар свой Берегини применить, коснуться душ чужих, успокоить, узнать, что они чувствуют, но не разобрала где чья душа. Общей душа их стала в тот момент, счастьем, миром и лёгкой горечью расставания наполненная. Так и стояли они, прижимаясь друг к другу — четверо, в Навь пришедших, но лишь трое, кто покинет её.