Я невольно улыбнулась, наблюдая, как лицо Каяна меняется по мере того, как он осознает услышанное.

— Я помню, что ты не хотел с ними связываться, – виновато пролепетала я. – Но, может, ты передумаешь?

— У меня не лучшие отношения с мамой. С братьями полегче, но все же…

— Может, это шанс все исправить? Не отказывайся, Каян.

Некоторое время он молчал, погруженный в свои мысли, а потом вдруг кивнул:

— Я попытаюсь.

Когда его губ коснулась улыбка, моя бесследно растаяла. Что, если его родные не пережили обвалу драконорожденных? Что, если исправлять что-то уже поздно?

— Встретимся здесь после обеда? Я возьму с собой мазь и бумагу, — просиял Каян, и я ушла, чувствуя себя предательницей.

И пусть все вокруг знали, что война с драконорожденными на наших границах не кончается уже десятки лет, я не хотела быть гонцом, который принесет Каяну плохую весть. Беда дошла и до его дома. Снова.

«Если он узнает, что ты была на границе, в его деревне, но ничего не сказала, дружбе между вами конец».

«Он не узнает. Все решится завтра, когда отправлю письмо его семье», – заверила я нас обеих, хотя мне было тошно от этих мыслей.

Сариэль дожидалась меня у входа в замок, в тени его стен. Она заметно нервничала: теребила кружева на юбке, кусала покрасневшие губы.

— Он ранен? – шепотом спросила она, стоило приблизиться. – Поэтому ждет меня?

На секунду я оторопела. Не ожидала, что Сари переживает о Рафаэле. Настолько…

— Ранен, — обронила я и отвела взгляд.

Сари поймала меня за локоть, не позволяя отойти ни на шаг.

— Скажи, ты ведь соврала про нападение, Тиа. Вы были на поле боя, так?

Я упорно молчала, прекрасно понимая, что лгать нет смысла. Сариэль хоть и выглядит ветряной хохотушкой, на самом деле очень проницательна. Она раскусила мою симпатию к Каяну, поняла все и теперь.

— Проводи меня к нему, пожалуйста, — голос ее потерял жесткость и стал блеклым, будто выцвел от переживаний. – Одна я боюсь.

— Боишься? – под руку с Сари я двинулась в замок. – Боишься, что он обидит тебя?

Она понуро качнула головой.

— Не за себя боюсь, — буркнула она неохотно и утихла.

Пока мы шли через людный зал и поднимались по главной лестнице, я не могла перестать примерять чувства Сариэль на себя и удивляться им. Сари беспокоится о Рафаэле явно не как о господине. Она действительно влюблена в него или убедила себя в этом? Ведь когда так долго связан с кем-то, сложно отличить, где кончается привычка и начинается нечто большее.

Не верилось, что Сари может влюбиться в того, кто использует ее тело и кровь и всегда имеет парочку запасных вариантов. Это ведь… Мерзко.

— Он жив, не переживай, — я погладила Сари по ладони и ободряюще улыбнулась. Просто не могла больше идти в тишине. Чужое волнение гадюкой обвилось вокруг груди. – Все-таки он вампир. Просто так его не убить.

— Я не из-за его здоровья переживаю, — Сари ни на миг не согрелась моей улыбкой. Оставалась такой же хмурой. – Я знаю, что Рафаэль переживет нас всех, не сомневайся. Но он несчастен, и боль калечит его еще сильнее.

В прошлом я бы наверняка закатила глаза, думая о том, что явно не Рафаэлю нужно строить из себя жертву. Он наместник цветочной плантации, в его распоряжении замок, полный слуг… Но, возможно, я знала куда больше, чем Сари, а потому язык не поворачивался поспорить с ней.

— Когда он возвращается после сражений, то всегда вызывает только меня.

— Значит, он ценит тебя.

— Нет. Это значит, что именно я несколько лет назад натолкнулась на господина после очередного его возвращения с боя. Он не хочет показывать свою слабость кому-то еще.

Мы уже шли по коридору, приближаясь к кабинету, где ждал Рафаэль. Я вспомнила, в каком состоянии его оставила, и тяжело вздохнула. Сари же остановилась у двери, закрыла глаза, настраиваясь. Она медленно выдохнула, а когда снова распахнула веки, уже не выглядела такой уставшей и грустной.

— О, — только и выдала я, любуясь новой версией жизнерадостной Сариэль.

Она ухмыльнулась и шепнула:

— Да, Тиа. Я лечу не только телом, но и словом, своим добрым расположением. Если явлюсь с кислой миной, господин вмиг найдет другую девушку. Более податливую и приветливую. Презираешь меня за лицемерие? За то, что изображаю из себя вечно довольную и счастливую дурочку?

— Не презираю. Нравиться – это искусство. Я не владею им, в отличие от тебя, но обладаю иными талантами. Так зачем осуждать или завидовать друг другу?