Я знал, что это произойдёт. Чувствовал и боялся до дрожи. И всё равно тянул.

Эти несколько дней были настолько светлыми и счастливыми, что я не мог надышаться. Но я чувствовал, как беспощадно утекает наше время. У меня в голове как будто постоянно щёлкал секундомер, который отмерял мгновения до конца нашей ненадёжной идиллии.

Я нагло купался в Машкиной любви, как наркоман тянулся за новой дозой, и меня каждый раз прошибал ледяной пот, как только я думал, что разрушу всё это своим признанием.

Я собирал наши самые тёплые моменты, чтобы потом греться об эти осколки воспоминаний.

Но выхода не было. Я чувствовал, Маша скоро всё вспомнит. Эти сны её каждую ночь… Девочка моя всхлипывала, металась. И я понимал: к ней приходят те самые воспоминания, которые так удачно заблокировало её сознание на время. Маша спала, а я не мог. Всё смотрел на неё спящую и молился, чтобы небо подарило нам ещё один день счастья.

И каждое утро я с бешеной тревогой заглядывал в глаза жене, боясь увидеть там ненависть.

Но сегодня я решил разрубить этот узел. Дальше тянуть было уже слишком опасно. Именно поэтому я вызвал врача. Он должен был назначить Маше что-то успокоительное, ну и в целом её состояние проконтролировать.

Но всё пошло опять не по плану… И опять вмешалась эта сука!

С самого утра секундомер в моей голове бил набатом. Но как только я увидел на горизонте Наталью, всё! С бешенной скоростью полетели последние секунды перед взрывом, который предотвратить я был уже не в силах.

И он случился! Как всегда, в совершенно неподходящий момент, в неподходящей ситуации.

Я держал Машку в руках, и видел, что с ней происходит.

Вспомнила! Она всё вспомнила!

И прямо сейчас я вижу, как её небесные глаза наполняются слезами отчаяния и неверия… Из них стирается тепло и нежность ко мне, а всё заволакивает ледяная корка ненависти.

– Боже… Боже…, – шепчет она, беспомощно тряся головой, как будто пытаясь отогнать поток болезненных воспоминаний, выворачивающих её наизнанку.

– Маш, Маша, – встряхиваю её. – Пойдём домой, пожалуйста. Там поговорим.

– Нет! Нет-нет-нет! Свят! – хватается за виски.

Только бы сердце её выдержало. Пока Маша в шоке, я подхватываю её и веду к нашему дому. Это неудобно. Ещё и коляска ведь. Но мне нужно увести её отсюда, спрятать от лишних глаз, доставить в тепло и комфорт. А там уже… принять на себя всё, что заслужил.

Кое-как добираемся до нашего подъезда. Хорошо, что мы не ушли далеко.

Завожу Машу в лифт, закатываю малого. Девочка моя бледная, как мел, стоит зажмурившись, а по щеке ползёт одинокая слезинка.

Делаю шаг к жене. Чувствую её боль, она резонирует во мне стократно.

Хочу обнять жену и боюсь прикоснуться. Поднимаю руку, нерешительно провожу по Машкиной щеке, стирая слезинку. Маша отшатывается тут же, как от ожога.

– Не трогай! – звенит её голос. – Я всё вспомнила, – цедит зло.

– Я догадался, – шепчу сбито, опуская глаза.

– Ты это хотел сказать мне сегодня?

– Да.

– Но теперь мы уже не узнаем этого наверняка, так? – в голосе металл и отчуждение.

– Это правда. Я собирался признаться с самого начала…

– И что же тебе помешало?

– Маш, пойдём в квартиру. Там поговорим.

Лифт сообщает о прибытии на наш этаж. Деревянными ногами шагаю к квартире. Пропускаю Машу вперёд, закатываю коляску.

На автомате проверяю малого. Спит. Хоть бы дал нам немного времени.

– Отойди, – оттесняет меня Маша.

– Подожди, не буди его.

– Он зажарится в комбинезоне. Надо его раздеть, – сообщает упрямо.

– Хорошо.

Пусть забота о ребёнке выдернет её из страшных мыслей.

Вижу, как у Маши трясутся руки. И слёзы всё ещё катятся по щекам, капая на детское одеяльце. Да и сама Машка как будто каменной стала. Но пусть лучше так, чем приступы и обмороки.

Пусть ненавидит меня, злится, только живёт.

Малой, конечно же, просыпается, как только Маша достаёт его из коляски и начинает вытаскивать из комбинезона.

А после сна Богдан вообще всегда капризный и голодный.

– Я смесь ему наведу.