Николай не удивился. Скажет ему Катерина «Прыгни с вышки», он прыгнет. Скажет «Съешь змею», он съест. Для Николая Катерина — над всеми. Благодарность ли за спасение Тамариной жизни, как был уверен Николай, просто ли обыкновенная симпатия, а может быть, то, что у Тамары Катерина — единственная подруга, а может, всё вместе — ей всё равно, важно то, что он вот он, около, готовый идти с ней куда угодно.

Выйти на морозец оказалось легко, а заговорить — невозможно.

Как это — вторгнуться в чужую жизнь? Да ещё в жизнь интимную, в которую не вхож никто. Пусть они — врачи, обязанные вламываться именно в неё, но то больные — посторонние люди, выписались, и нет их больше в твоей жизни. А тут товарищи, коллеги, единственная близкая подруга.

Николай молчал. Только курил. Был он спокоен, как спокоен человек с чистой совестью. Он совсем не изменился с тех пор, как женился на Тамаре: такой же тонкий, с тёмными синяками под глазами, такой же пристальный взгляд у него. Новое в нём — уверенность в себе. Кому-то, может, и незаметная, а Катерине она видна: Николай знает, чего хочет в жизни, и своим упорством пробьёт всё, что нужно пробить. И кандидатскую защитит, и докторскую, и врачом крупным станет и, может быть, даже совершит в их науке переворот.

— Прости, что оторвала тебя от твоих дел и что вторгаюсь в область, в которую вторгаться не смею, — сказала наконец. И Сильно заколотилось сердце. Как она обрадовалась этому! Значит, не так уж она и заросла сорняком. — Коля, ты уверен, что будешь долго жить?

От неожиданности Николай остановился, даже сигарету от губ отвёл. Поднялись брови, и лицо сразу стало детским.

— Над каждым из нас судьба, так? Ты вот куришь! Как врач, ты должен знать, какой процент курящих гибнет от рака лёгких.

— Я тебя не понимаю, — тихо сказал Николай и затянулся. — К чему ты это?

— Ты уверен, что умрёшь позже Тамары? Прошу, ответь на мой вопрос.

Он пожал плечами.

— Глупо утверждать, что будет именно так. И, честно говоря, я предпочёл бы умереть раньше Тамары.

— Вот мы и договорились. Как произойдёт в жизни, мы с тобой не знаем, но такая вероятность — ты можешь умереть раньше Тамары — существует, верно ведь?

— Ну?! — кивнул Коля.

— Как она останется совсем одна, ты подумал?

Николай растерянно моргнул.

— Почему одна? А я? Куда денусь я? Собственно, почему я должен умереть? И зачем заглядывать на много лет вперёд? И почему ты думаешь, что ребёнок спасёт от одиночества? Смотря какой ребёнок… Я вот для своих родителей не подарок. Не звоню по месяцам. Вовсе не хочу, чтобы Тамара такого выродила.

— Всё зависит от воспитания.

Николай присвистнул:

— Думаю, от генетики зависит ничуть не меньше.

Но Николай задумался. Она это видела по бровям, которые вновь недоумённо поднялись над детскими глазами. Он затягивался глубоко, глубже обычного.

— И потом… — тихо сказала Катерина, — дело не только в том, кто когда умрёт, дело в любви. Если ты любишь её, а она так сильно хочет ребёнка…

— Я терпеть не могу детей, Катя. Писк, капризы, сопли, бессонные ночи… Дети — это прорва, всё в них бухаешь, и всего мало, никакой от них благодарности. Видеть не могу детей. У моего приятеля — трое. Это ужас, стихийное бедствие. Орут, дерутся, лезут во взрослую жизнь. Я нагляделся! Приятели стареют на глазах, дети наглеют.

— Это будет твой ребёнок, твоя плоть, твоя кровь, твой голос, твои глаза. Или Тамарины. Ты же любишь Тамару! А может, ты её. уже не любишь?. Или любишь только потому, что она дарит тебе удовольствие и обслуживает тебя?…

Катя устала от него. Молодой, совсем ещё не нюхавший жизни, он, конечно, не может понять Тамару, изведавшую одиночество, прожившую до него целую жизнь. Он не может понять её страха перед одиночеством. Новое одиночество пережить будет много труднее, так как теперь она знает, что такое неодиночество.

— Что ты хочешь от меня? — тихо спросил Николай. — Она, видимо, не может родить?!

— Может, — твёрдо сказала Катерина. — Она может родить. С ней всё в порядке. Пойти к врачу нужно тебе.

То ли морозец, хватающий за щёки и нос, то ли незапланированная прогулка посреди рабочего дня, то ли разговор с Николаем, который, видимо, сдвинул Николая с мёртвой точки, она почувствовала это, только Катерина ощутила себя бодрой и способной видеть больных прежним своим взглядом. Нет, она не зажирела, не проросла равнодушием — так же, как и раньше, она способна раствориться в чужой судьбе. …

Около входа в отделение её ждала женщина. По холлу, не останавливаясь ни на мгновение, даже не притормаживая, бегал двухлетний ребёнок. Кругами, по диагоналям. Рисунок его бега был причудлив, и предугадать его было невозможно.