— Катерина Фёдоровна! — кинулась к ней женщина.

Это была Верочка.

Всё в ней прежнее: груди «навыпуск», пышные волосы, неумеренная краска на лице. Только глаза совсем другие — чистые, промытые, неправдоподобно счастливые.

В кресле холла лежали цветы — ярко-красные летние гвоздики.

От волнения, от радости встречи Верочка не могла вымолвить ни слова, и Катерина молчала.

Вот он, смысл ее жизни и работы: ни на кого и ни на, что не обращая внимания, прокладывает свои дороги в этом сложном, непредсказуемом мире. Волосы у ребёнка — тёмные, глаза — светлые. Плотное тельце. И пунцовые щёки, кричащие о здоровье.

— Странно, почему у него тёмные волосы? — наконец заговорила Катерина.

— У меня же тёмные! Это я крашусь, я всегда крашусь, с семнадцати лет. Мужик любит светлый волос, — зачастила Верочка. — И… это — она, это — дочка, понимаете, дочка?!

Катерина засмеялась.

— Смотря какой мужик. Один любит светлый волос, другой — тёмный, а третий — и вовсе рыжий. Ну рассказывай, как живёшь?

Прежде чем заговорить снова, Верочка осторожно, как ребёнка, подняла с кресла цветы, обеими, руками протянула:

— Вот. — И, словно совершив главное дело, облегчённо вздохнула. — Я, Катерина Фёдоровна, живу теперь. Вот, — она махнула на дочку, продолжавшую бегать. — Я очень даже живу.

— Мужчина есть у тебя?

Верочка засмеялась.

— Зачем он нам теперь? Выгнала. Тот, который мне нужен, видать, не родился, а которые хотят с меня сорвать удовольствие, мне зачем теперь? Вот, — она махнула рукой. — Утром, идём вместе, она — в ясли, я — на работу. Работаю и жду: наступит же когда-нибудь вечер! Жду, жду, и, знаете, каждый день вечер наступает. Бегу в ясли. А потом вместе по магазинам. Что успеем захватить, — наше! Потом вместе варим еду, потом вместе играем. Я теперь во все игры научилась, в детстве не играла теперь играю. Вместе ложимся спать. Какой мужик… Губы вытянет, вот так, в дудочку, и дудит. А я ей сказки рассказываю.

— Как назвала её?

Больно билось сердце, и столько было сейчас в Катерине силы, что могла она сейчас сделать самую сложную операцию, могла легко взбежать на гору.

— Катей назвала. Как же ещё её назовёшь? Катерина.

Хотела спросить, объявлялся ли отец, и не смогла — перехватило дыхание. Благодарная, не могла глаз отвести от упругого сильного ребёнка, чертящего сейчас свою жизнь по паркету.

У Анатолия было профсобрание, и Катерина одна ехала домой. Она пыталась вызвать в себе угрызения совести — Анатолий всё время работает на неё, а на душе было светло и празднично: Верочка с дочкой, Николай со смешными бровями, Тамара, ждущая от неё спасения, окружили её, наперебой что-то говорили ей, и их голоса, их лица определяют её сегодняшнюю жизнь.

…Через три года раскрылись причины изнурительной работы Анатолия по ночам. Он позвонил ей на работу, чего никогда не бывало.

— Когда ты пойдёшь обедать? — спросил звонко. Голос у него прозвучал совсем по-мальчишески, чуть вибрируя на высокой ноте: вот-вот пустит Анатолий петуха! — В два? Хорошо. Прошу тебя, выйди на улицу. Я стою здесь, около тебя. Пообедаем вместе, хорошо?

— Что случилось? — растерянно спросила она. — С Катей?

— Нет, Катюша в порядке. Мне нужно тебя увидеть.

Перед дверями её клиники стояла голубая машина, она блестела ручками и окнами. Новенькие «Жигули».

— Вот… мои чертежи и рефераты. Тебе подарок. На юг поедем, к морю.

Она заплакала. Прислонилась к новой прохладной дверце. Плакала горько, виновато.

— Что случилось? Ты не рада? Тебе плохо? Ты не такую хотела машину? Объясни же, умоляю тебя.

Из праздничного и сияющего Анатолий сделался несчастным. Топтался растерянный перед ней, не зная, что делать дальше, что говорить.

Вереница торопливых событий, картинок прошла перед Катериной. Она спит, Толя склонился над столом. Она только проснулась, потягивается, отдохнувшая и довольная, он ставит перед ней кофе. В субботу она собирается стирать, он приходит в ванную, отнимает таз. «Я помогу!» День за днём, час за часом его сияющие глаза обращены к ней. Ради неё — каждое мгновение его жизни!

— Какой ценой! — заговорила наконец Катерина. — А если ты из-за этого тяжело заболел? Посмотри, какой ты синий, под глазами черно. Ты истощён. Зачем нам машина? — Она протянула руку к его щеке, погладила. И — улыбнулась. — Теперь ты больше не будешь работать ночами? — спросила с надеждой. — Мне ничего не нужно. Я хочу только, чтобы ты был здоровый. — Нежность смешивалась с благодарностью и восхищением. Как она не понимала, с каким удивительным, каким жертвенным человеком рядом живёт?!

— Буду! — сказал Анатолий. — У меня ещё идеи. Почему ты плачешь? Объясни, я ничего не понимаю, — просил он. — Разве ты не рада? Разве тебе плохо будет ехать в собственной машине к морю?

В этот день возникло в ней зыбкое, неуверенное. чувство вины перед Анатолием. Хватит барства.

С сегодняшнего дня она будет служить ему в ответ. Но, прислушиваясь к себе, безжалостно вглядываясь в себя, поняла: она не сможет служить ему. Не хочет.

Все-таки условие поставить сумела: ночью он работает лишь два раза в неделю, в остальные дни ложится спать рано.