— Эта карточка была сделана на приеме в «Кайзерхоффе» в 1939 году по случаю дня рождения Адели, который устроили Брухвейеры. Ей исполнялось двадцать лет тогда. Герману Брухвейеру, моему полковому товарищу, повезло — он сумел подняться после Первой мировой войны и разбогатеть на ценных бумагах. С его помощью и мы поправили немного дела. Дочь моего давнего друга, молодая, красивая и наследница неплохого состояния — чем не идеальная пара для моего Фалько? Признаюсь, это я протежировал знакомство и последующий роман Адели и Ритци. Часто приглашал семью Брухвейеров погостить то здесь, в Розенбурге, то в нашем шале в Альпах. У молодых было столько общих интересов, неудивительно, что они полюбили друг друга. Мы все ждали их обручения. И оно состоялось именно в этот день. А потом… — Иоганн помрачнел. Голос его стал звучать глуше прежнего, словно ему было тяжело говорить дальше. — Потом Рихард подал рапорт о разрешении брака. И во время проверки на его возможность открылось, что Адель «нечистая» немка. Ее мать признавалась еврейкой по новым законам, так как была рождена от смешанного брака еврейки и немца. Оказалось, что бабушка Адели оставила когда-то семью ради любви. Бедная Этта, мать Адели, даже не подозревала, что ее мать нечистой крови! Им пришлось бежать из Германии в ту же ночь, чтобы избежать… последствий…

Лена не могла не вспомнить при этом о Лее и других несчастных, которых согнали в гетто из-за их происхождения. Неужели и здесь, в Германии, с евреями обходились также жестоко? Неужели под трудовыми лагерями, о которых она слышала по радио, подразумевается именно такое место, которое видела Лена в Минске? Место медленного целенаправленного уничтожения.

— Разумеется, ни о каком браке офицера люфтваффе и «запятнанной еврейской кровью» не могло быть и речи. Даже Герману предложили отказаться от жены и дочери, иначе и его ждали бы огромные неприятности. Герман притворился, что готовит документы о разводе, а сам тайно переводил свое состояние заграницу. Сейчас они в Швейцарии, насколько мне известно.

Лена на мгновение пожалела девушку с фотографии, жизнь которой разрушилась в один миг. Потерять все — родину, свое положение, любовь и будущее — было действительно ужасно.

— А Рихард?.. — смотреть на любовь, которой светился его взгляд на снимке, почему-то было больно. Поэтому Лена поспешила отвести взгляд от фотокарточки.

— Мы все были тогда шокированы открывшимися обстоятельствами. И Фалько не исключение. Еврейская кровь! Кто бы мог подумать! Я ведь крестный отец этой девочки! Она христианка, рожденная в Германии! Безумие! Рихард оказался перед тяжелым выбором. Он только получил свой первый крест за бои над Польшей. И он давал присягу… Согласись, сделать выбор между любовью и честью, между девушкой и своей страной очень сложно. Особенно понимая, что, выбирая одно, ты определенно предаешь другое.

— Он отказался от нее?

— Не надо, не думай так о Фалько! — недовольно произнес Иоганн, распознав чутким ухом нотки в голосе Лены. — Бедный мой мальчик! Я никому не пожелаю такого выбора. Он цеплялся за невозможное до последнего. Он надеялся, что произошла ошибка, все ходил по службам и требовал тщательной повторной проверки. Потом я устроил встречу с Герингом. Герман (да, он тоже Герман) обладает определенным весом в нашей стране. И он мог бы все решить. Но было поздно. А тут еще вмешалась Аннегрит! Фон Ренбеки — знатный род. В нашем роду с Анне — фон Кестлин — тоже никогда не было еврейской крови. Аннегрит и так с трудом принимала возможность этого брака. Брухвейеры были не нашего круга, только деньги открывали им двери гостиных приличных домов Германии. А тут нечистая кровь… Я знаю, что Рихард ездил в Швейцарию к Брухвейерам, пока это было возможно, несмотря на все предупреждения от начальства. И что писал Адели почти год. А потом случилось вторжение в Британию. И Адель вернула кольцо, считая, что Рихард сделал свой выбор. Это было самое правильное решение, как нам всем тогда казалось.

— А сейчас? Что вы думаете сейчас? — спросила Лена. Иоганн грустно улыбнулся и захлопнул альбом, потом передал его Лене.

— Я хочу, чтобы мой мальчик снова захотел жить. Для этого я даже готов закрыть глаза на еврейскую кровь. И потом, Адель — еврейка только на четверть. А у Германа связи в Британии и Америке…

Иоганн вдруг замолчал, словно поймал себя на том, что говорит лишнее. И Лена не стала переспрашивать, понимая, что он не желает говорить об этом. Больше об Адели они не говорили. Лена почитала на ночь немцу очередную пьесу Шиллера, слог которого тот очень любил, а потом, когда Иоганн заснул, направилась к себе. Правда, ушла к себе не сразу. Прежде заглянула в комнаты Рихарда, скользнув в темноту покоев украдкой.

Часть мебели была накрыта чехлами, которые тут же напомнили своим видом, что комната сейчас нежилая. Но в воздухе Лене показался знакомый запах сигарет и одеколона Рихарда, отчего вдруг навернулись слезы на глаза. Ей не хватало его. Его присутствия рядом. Его голоса. Шопена или Бетховена по вечерам. Ей так его не хватало, что она боялась этих чувств.

Нельзя. Ей нельзя все это чувствовать. И ждать его возвращения. Он немец. Она русская. И он любит другую.

Лена прикусила губу и быстро прошлась по комнате, вспомнив, зачем она зашла сюда. Осмотрела внимательно все редкие фотокарточки в рамках, которые нашла на комоде и полках на стенах. Только семейные портреты и снимки самого Рихарда, как одного, так и с товарищами по полку. В том числе и групповой снимок на вечере с фюрером. Лена отставила его быстро, словно обожглась о серебряную рамку. Фотографий красивой брюнетки не было нигде, и это обрадовало ее. Конечно, миновало почти два года, если вести отсчет от начала войны с Англией.

А потом, уже уходя, взяла в руки одну из фотокарточек, на которой Рихард вместе с каким-то товарищем стоял у самолета. И заметила то, на что не обращала внимания прежде, и что без лишних слов сказало ей о том, что Рихарду не были нужны фотографии Адели. Она была вместе с ним всегда. Даже во время полетов. Потому что на борту самолета у кабины белой краской было выведено аккуратно «Адель».

Лене показалось, что ее ударили этим именем, настолько ей вдруг стало больно от вида этого имени. Она знала, что Рихарду приходилось уже терять самолет однажды. Значит, он не один раз выводил имя своей любимой на борту машины. И пусть Адель отказалась от него, передав ему кольцо, но Рихард по-прежнему жил прошлым, уходя в бой под ее именем ради будущего Германии.

Лена плохо спала той ночью. В обрывках сна она видела то своего брата, звавшего ее откуда-то издалека, то плачущую маму, то Котю. Она снова оказалась на лестнице в парадной минского дома, только в этот раз Котя вернулся к ней и обнял ее крепко-крепко, прижимая своей ладонью ее голову к своей груди. И ей было так хорошо в его объятиях, так сладко замирало сердце… А потом Лена подняла голову и увидела, что это не Котя, а Рихард смотрит на нее сверху вниз своими небесно-голубыми глазами. И надо было бы отстраниться, ведь он не Котя вовсе. Но так не хотелось! А затем ей снилась Адель в алом платье. Она сидела в одной из гостиных Розенбурга, закинув ногу на ногу, и курила сигарету на длинном мундштуке, как баронесса. И говорила с Леной едко и зло. Что они с Рихардом одно поля ягоды. Что они любят кататься на лыжах в Альпах и вместе играют в теннис. А она, Лена, даже ракетки никогда не держала в руках. И что Рихард только ее, Адели, и всегда будет ее. А прием по случаю свадьбы они непременно устроят в «Кайзерхоффе».