— Там в основном работают только мужчины. Я скажу Мареку, чтобы приглядел за тобой. Сам я буду за баранкой. Отвожу собранный урожай к хранилищам. Но на твоем месте, я бы уговорил старого немца, чтобы тот поговорил с баронессой. Это работа не для такой девушки, как ты.

Он вдруг протянул руку к ней и заправил выбившийся из-под косынки локон. И Лена не отшатнулась от этого жеста. Нельзя было сказать, что этот жест удивил ее. Она чувствовала, как только может чувствовать только женщина, что нравится поляку. Но помимо благодарности за заботу и, возможно, дружбы, она ничего не могла предложить ему. И Лена была уверена, что Войтек понимает это. Иначе разве не намекнул бы он ей о своих чувствах за эти месяцы?

Все оказалось так, как рассказывал Войтек. На ферме Штайлера действительно работали иностранные рабочие, но кого-либо из Советского Союза не было. Даже доярки оказались из Восточной Польши, хотя и украинки. На русском языке не говорил никто, как и на немецком. Пришлось Лене вспомнить французский и выучить несколько слов на польском.

Работали в основном мужчины. Женщин было очень мало, считанные единицы, и это были немки, приходящие работницы из ближайших деревень, все как одна убежденные нацистки. Но особенно злыми были мальчики-подростки, подрабатывающие на сборе урожая. Они плевали рабочим вслед, переворачивали ведра и ящики, чем портили плоды, шипели вслед, что пришлые отнимают у немцев работу, чем удивили Лену. Разве есть тут чья-то вина, кроме самих немцев?

Но особенно доставалось Лене, в которой сразу же определили русскую по значку, нашитому на платье. Марек, бригадир группы рабочих, коренастый поляк с щербатым из-за оспин лицом, тщательно следил, чтобы она становилась в ряды, где работали только иностранцы, но подростки преследовали ее, самостоятельно переходя из ряда в ряд. То и дело вспыхивали конфликты, когда на защиту Лены вставали французы и поляки, заслоняя ее от любой обиды.

— Как псы из-за сучки, — забавлялся Штайлер, когда улаживал очередную словесную ссору. При этом на спины иностранных рабочих, бывало, опускалась резиновая дубинка, которую бауэр любил носить с собой. И добавлял, скалясь противно. — Русской сучки.

Лена переживала, что мужчинам достается из-за нее, и каждый раз, собираясь на работы на ферму, мечтала, чтобы наконец-то ее оставили в покое. Подростки чуть отстали, только когда в начале июля пришла новость о взятии немцами Севастополя. Лена смотрела, как радостно кричат немцы, когда Штайлер сообщил им об этом во время обеда, и почему-то вспоминала вечер в библиотеке, линию из сигарет на карте и голос Рихарда. Правда, совсем в покое не оставили — так и продолжали обзывать «русской дрянью» и «грязной свиньей» и бросать то комья грязи, то яблоки в спину.

— Это все из-за того, что немцы застряли в России, — говорил Войтек, когда они ехали в грузовике на ферму Штайлера. — Они злятся, что до сих пор не могут захватить Советы, как это было прежде с другими странами. Я каждый вечер говорю со стариком, но он ничего не решает в этом доме, сама понимаешь! Можно было попросить немчика, но тот…

— Что — тот? — испугалась вдруг Лена, когда Войтек сделал паузу, переключая рычаг передачи. Она почти ни с кем не говорила последние три недели, что работала у Штайлера. Уезжала еще до рассвета, а возвращалась в сумерках, когда девушки еще не поднимались в свои спальни. Усталость брала свое всякий раз, несмотря на желание Лены дождаться Катю.

Поляк как-то странно посмотрел на нее в ответ.

— Немчик же летает над Ла-Маншем, его нет в доме, — и Лена выдохнула свободно, только сейчас понимая, что ждала его ответа, затаив дыхание.

Все неожиданно изменилось в начале августа, когда Лена проработала на ферме Штайлера уже около месяца, и снова начинала подумывать о побеге. Все что угодно, лишь бы не остаться здесь! Нет, нельзя сказать, что работа была тяжелой — мужчины, как могли, помогали ей и брали на себя большую часть труда. А в перерывах отдавали ей то часть своего обеда, то собранные украдкой ягоды или сливы, зная, что рискуют попасть под палку Штайлера. А один из французов, большеглазый юный Поль, даже развлекал ее игрой на губной гармошке и пел забавные французские песенки. Но, несмотря на это, Леня ясно видела всю тяжесть жизни иностранного работника вне стен замка. И теперь понимала, что попади она в работницы такому бауэру, как Штайлер… Нет, даже представлять такое не хотелось!

В тот день Лена собирала яблоки в корзину, помогая Мареку, который забирался на дерево и снимал с самых верхних ветвей спелые плоды. Тот первый с высоты дерева заметил, что к ним бежит мальчик.

— Лена! Я за тобой, Лена! — прокричал издали Руди, поправляя лямку шорт, которая соскользнула с плеча за время бега. — Иду от самого Розенбурга!

— Оно и видно, — улыбнулась Лена, подавая ему фляжку с водой из кармана фартука. А потом нахмурилась, недоумевая, что здесь делает мальчик. Быть может, приехал Рихард? Он узнал о том, что ее сослали сюда, на работы, и теперь возвращает обратно? Сердце забилось так быстро, разгоняя кровь. И даже голова вдруг пошла кругом от волнения. Она вот-вот увидит снова…

— Баронесса требует, чтобы ты возвращалась, — заявил мальчик, когда напился воды вдоволь. Он посмотрел снизу вверх на Марека, наблюдающего за ними с дерева. — Это вам нужно сказать, что я забираю Лену? А, вы поляк! Я не заметил знак, простите. А где господин Штайлер? У меня для него записка от госпожи баронессы!

— Это Марек, Руди, он не понимает по-немецки. Господин Штайлер сейчас обедает в доме, — пояснила Лена. Руди, забавно нахмурив лоб, кивнул, потом после некоторых сомнений все же опустил руку в карман и достал сложенный лист бумаги.