Когда он очнулся, перед ним стояло кресло, в котором он сегодня сидел, а когда-то подолгу восседала старуха. Кресло с высокой спинкой невнятно-черного дерева, маленькой подушкой багрового бархата и выточенным знаком на спинке. Каким же невероятно прекрасным и величественным создал мастер это кресло! Каким же вдохновением была наполнена его работа! Даже трещинки прошлись по нему так застенчиво и никак не изуродовали его. Работа, однако, была наполнена каким-то сверхъестественным ужасом – казалось, еще мгновение и кресло затянет в свои объятья того, кто подошел к нему. Он поднялся с пола, вернулся на кресло, и перед ним прошли персонажи той итальянской комедии из детства. И среди них Изабелла с приставучим Пульчинелла и девушка будто прошептала ему: «Я Олина!»

Он смотрел, улыбался, восхищался и шептал себе под нос «Браво!». Шептал еще что-то… Старая старушечья рука опустилась на его голову и скрюченные пальцы стали нащупывать его глаза. Но не меркнул взгляд его горящих глаз. Ледяной холод и дрожь пальцев на лице и нельзя было сбросить с себя это наваждение. Рука, будто принадлежавшая слепому человеку, рука черепахой ползла по лицу священника.

И он не говорил, а вернее говорил, но про себя: –Я вырву ее из грязных когтей! Чего бы это ни стоило мне… Ее мать убита горем. Винят меня. Ты ждешь, когда меня распнут? – с трудом выговорил он. – …Или отрежут голову, как барану или забьют палками, как крысу. Я должен стать жертвой?! – он повернул голову в другую сторону, будто кто-то невидимый прошел за спинкой кресла, – Жертвой, но не жертвой дьявола, как ты задумала. Я встречусь с ним, но не как его жертва! – он опять закашлялся. Каждое слово ему давалось с трудом. – Ты ждешь меня на том свете, потому что на этом не дождалась. Правда, мама? Но я не предам своего Бога.

Он почувствовал как его тянут в коридор эти волны, что возобновились вновь, он будто побежал спиной назад, глупый Арлекин. Но ноги не слушались, и не чувствовали пола. В ушах раздавались дьявольское шипение и шепот. Протащив его по залу, по лестнице – невидимая стихия вдруг успокоилась, он свалился на груду кукол. И сознания не потерял. Дышать было тяжело, сквозь невидимую пелену удушья он проговорил:

– Не губи беззащитных… Олина должна жить… не губи ее. Ты же видишь – ее ищут люди и безутешные родители. Я молюсь за нее и денно и нощно. Дай мне спасти…! – он задыхался.

Он попытался поднять руки, чтобы оторвать от шеи холодные цепкие щупальца из Преисподней, но руки будто застыли в кандалах, онемели и не слушались.

Он бессильно скатился с кучи барахла, приподнял голову и зашептал молитву, беззвучно шевеля потрескавшимися губами, и водя руками вокруг себя как слепой, и смахивая с головы невидимый мусор.

Он искал мальчика, что выходил вон из той крайней комнаты второго этажа – бродил по этому холодному дому, держал в руках игрушку, и звал маму. Он искал самого себя…

Задыхался, и понимал, что ему мало осталось сил, чтобы все высказать, что хотел. Но нашлись силы, чтобы подняться с пола, идти и держать перед собой приготовленное распятие. Навстречу бились об него невидимые существа, и шипели, и постанывали. Он остановился посреди лестницы на спуске, и опять обратился к своей неосязаемой собеседнице:

– Я буду молиться Господу за твою душу. Оставь меня в покое. Оставь Олину. Оставь Марту… Не трогай невинные души! Слышишь?! Оставь в покое людей! Не трогай никого… Я вымолю у Бога тебе прощение – я вытащу тебя из теснины Ада. Слышишь.

Потом он начал читать грозное святое изречение и вытянул вперед руки, крепко удерживая в них распятие. И две голодные снующие из угла в угол крысы не решились наброситься на это странное богомольное существо, которое вот-вот превратится в крысу, не отличимую от них. Он вышел из дьявольского дома, кого-то взывая и бормоча невнятные фразы…

«Кратчайший путь – через бурелом – я знал же, знал, но никогда не ходил» – хрипел он, прорывая переплетения растений.

Под локтем он сжимал книгу в кожаном переплете, из нее острой частью торчал прутик. От ходьбы, где ему пришлось высоко поднимать ноги, подчас разрывая опутывавшую ноги траву, он быстро ослаб. Грудь сдавливало какое-то удушливое волнение. Он поднимал глаза к небу, будто там искал облегчения своему дыханию. Деревья, подверженные ненастью, стряхивали с себя изумрудины дождя, непринужденно и робко, будто стесняясь. Он ловил ртом влагу, и качался юудто опьяненный от нее, сползая на землю по широким стволам деревьев.

И в нем заговорил Голос. Он долго ждал, особенно в последние дни хождения в дьявольский дом – свой внутренний голос.

«Я начинаю понимать … Для дьявола важны знаки. Все кто погиб – им были посланы знаки…, они сначала что-то видели…. Это ввело их в заблуждение. Они не отличили зерна от плевел, и, утратили способность противостоять злу… Они были обречены.

Знаки… Я должен найти… Должен найти, иначе… Иначе придет ОН и все будет в ЕГО власти. Зачем мне нужен был заброшенный дом? Что меня потянуло туда? Я знал, что ведьма…, – он не договорил, задумался и продолжал: –Объяснение только одно – Господь меня направил. В доме, где начиналась моя жизнь – теперь начнется поиск правды. Поиск причин. Дьявольское отродье появляется там, где слаба вера. Безумство матери привело к беде. Она накликала беду. И кому суждено раскрыть козни Сатаны, как не мне? Или гореть в геенне огненной. Я должен понять, кому я служу – Богу или …?»