– Не встретил я молочника! Может, захворал он? А!? Ты не знаешь? Потерпи, – он потрепал своего любимца за холку, – погрызешь нынче костей. Нам обоим достаются теперь одни кости.

Ларс, охая, встал на ноги и все бурчал себе под нос: –Так, так. Пора мне к Марте. Заждалась, небось, пока я черта караулил. Тьфу! Черт, да черт! Уже оскомина на зубах. Надо пойти – перепрятать. Там крысы все пожрут, и никому не покажешь. Да хоть воды хлебну сначала.

Затворив за собой двери веранды, Ларс окунулся в непривычный холод. Марты дома не было. И даже кошка куда-то подевалась – не совершила своего привычного ритуала встречи. В нос ударило редким едким запахом – отпустило и накатило новой волной. «Откуда он взялся?» – удивился Ларс. Его потянуло ко сну. Сейчас он выпьет любимого молока, прокисшего до того, что сводит скулы. Еще бы горячего хлеба, того, что с раннего утра продает в своей лавке Эдвардс. Ларс поднял молочный горшок и приложился к нему так, что молоко потекло на грудь. Напившись, он ощутил во рту солоноватый привкус.

– Боже. Кровь! – вскричал Ларс. Вся его грудь была залита кровью, со сгустками молока.

Он повел глазами в сторону и обомлел. Перед ним лежала отрубленная человеческая рука.

Выбежав во двор, он окунулся в дождевую бочку – и держал в ней голову, будто страшась ее высунуть на белый свет. Он начал неистово обливаться водой, смывая кровь, пока не взмок весь и не задрожал, как осиновый лист. Вернувшись в дом, уже не нашел того страшного обрубка, лишь обнаружил разбросанные на полу осколки разбитого горшка.

– Гляди-ка! Пустой разбился – и с него ничего не вылилось. Я ж не допил его. Пока не свалишься в спанье – будет мерещиться чертовщина!

Стянув с себя рубаху, Ларс упал на кровать, и сраженный смертельной усталостью, погрузился в глубокий сон.

Он не услышал голосов за домом и осторожного стука по окнам. Это проходили мимо братья Гуннерсены, спешившие на скотный двор. Один из них, Мартин, заглянул в дверь, но заметив не растопленную печь, решил, что Ларс еще не вернулся из засады. С тем братья и ушли.

Ларс спал недолго, замерз и проснулся от холода, пробивающего насквозь. Перед ним стояла бутыль с вином, забытая в овраге, ее нельзя было не узнать – на дне налипли комья земли. А рядом лежал сверток его трофея. Откуда? Ларс точно помнил, как вошел в сарай и повесил мешок с этим свертком между деревянных заготовок. Нет! Он не мог решиться раскрыть свою страшную добычу, эту отрубленную дьявольскую лапу, тем более тащить ее в дом.

Он кубарем слетел с кровати, потер продрогшие предплечья, начал искать одежду. Но вдруг застыл как вкопанный, под взглядом из угла комнаты. Его передернуло как бескостную тварь, что приходила к нему в детстве, в страшных снах, когда пьяный разъяренный отец его бил и запирал на ночь в сарае. И он там скулил, не сомкнув глаз до утра.

По телу пробежал озноб. Нет! Это не привидение! Такое не может привидеться! В углу это существо. По виду напоминающее подросшее дитя, но с безжизненными глазами, с вытянутыми, как плети, руками, вокруг которых отвисали длинные волосы, и поднимался горб спины. Существо было одето в девичье платье, на котором собралось несколько крупных складок, казалось, что платье не впору и потому отвисает на чреслах, как на шесте, что ставят в огородах от нашествия птиц.

Вырваться! Вырваться от этого монстра! Он засуетился, собрался встать, приговаривая: «За дровами, за дровами…». На глаза попались россыпи бусинок. Их след уходил туда. В ту сторону… в дальний угол, куда ему больше не следовало смотреть. «Откуда оно там?»

– Марта! – вдруг вырвалось у Ларса.

Но он тут же замолк, видя перед глазами ту отрубленную длань, что принес из леса. Кто-то гладил его по голове этим холодным безжизненным обрубком, водил им перед глазами. И впервые Ларса обуял такой страх, что смотреть уже было нельзя, стояла пелена перед глазами, и на ресницах была такая тяжесть. Ларс был связан и не мог пошевелиться, тело закаменело. А когда глаза его раскрылись, то уже не было пут, и нужно было вскакивать и бежать вперед, туда, где сидело это привидение. Сделав несколько шагов – он понял, что все происходит наяву. Девочка не шевельнулась ни на шум его шагов, ни на прозвучавший голос. Она возилась с чем-то в углу, и обернулась, только когда он протянул руку… На него в упор посмотрели старушечьи глаза… и медленно к нему потянулась длинная старческая рука. Он успел сделать шаг назад, чтобы не прикасаться к ней. И оставался так стоять, как вкопанный, сохраняя на лице глупую улыбку. Он вспомнил эти глаза, смотрящие насмешливо и ядовито, он уже встречался с ними не раз, и тогда, под утро, в доме старухи, и потом, в миг избиения священника, когда он, Ларс, перевернул поверженного врага на спину… Тех жутких впечатлений хватило Ларсу, чтобы теперь проводить беспокойные ночи, слышать чудные голоса, шарахаться от скрипа несмазанных петель, спать в лесных оврагах, прятаться от черта и от людей, и испытывать дикую душевную тревогу, когда остается одно – волком выть от тоски.

Послышался тонкий голосок ее, этой девочки. Да она и рта не открывала. Голос происходил из другого конца комнаты. Ларс попятился назад и качал головой из стороны в сторону. Девочка встала на коленки и поползла мимо него прочь из комнаты. А Ларс завыл громким голосом, стиснув зубы, и стал ощупывать лицо дрожащими руками. Ладони покрылись жиром. Он протер их о штаны, навалился спиной на дверной косяк, и всхлипывал как обиженное дитя. Девочка, опять возникшая перед ним, заглядывала ему в глаза, что-то сыпала ему на голову и хлестала плеткой, пока он уползал от нее на четвереньках. Он усиленно хватал губами воздух. Все конечности дрожали. Спазмы сжимали горло… Сбивая все на пути, он выбрался во двор… и побежал к своему колодцу, но наклонившись за ведром, в ужасе отпрянул от него, свалился с ног, отмахнулся от дурного наваждения, забрался в сарай, и сидел там, подперев вилами ворота.

Поздним вечером сапожник Прийт Моом мылся под смородиновым кустом – он громко фыркал, кряхтел, пытаясь оттереть свои коричневые от дегтя пальцы, которые давно не отмывались от грязи, проникшей глубоко в поры. Но ему так нравилось это занятие, так настойчиво он тер свои ладони, что казалось, сотрет и кожу от старания. Конечно, ворчания жены для Прийта, не имели на него никакого действия. У нее уже устала рука держать кувшин, с которого она поливала.

Мария Моом, состарившаяся раньше своих лет, вдруг всмотрелась в темноту и запричитала, она заметила столпившихся у ворот Томаса, долговязового Яана и еще дровосека с длинным носом, имя которого она постоянно забывала. Женщина недовольно фыркнула, опасаясь неминуемой пьянки, ругнулась и заняла выжидательную позу. Прийт сразу не разобрал, в чем дело и попросил ее не лить ему воду в штаны и не глазеть по сторонам. Вошедшие уже потеряли терпение от невнимания семьи Прийта и стали зазывать своего моющегося друга. Тот утер лицо и лишь поднял голову, как догадался – случилось неладное. Подвинув неумолкавшую жену, он пошел навстречу Яану: