Чтобы мне не описывать подзабытые подробности рождения фотографии я взял из интернета краткое описание сего священнодействия и представляю читателю:

«Чтобы приступить к съемке, нужно было подготовить аппарат, зарядив пленку. Но все было не так просто, ведь сначала ее нужно было заправить в кассету. Во времена СССР пленку продавали в обычной светонепроницаемой бумаге черного цвета, а также отдельно нужно было покупать сами кассеты. Пленка, обернутая в бумагу, помещалась в коробочку типовых размеров, на которой указывалась светочувствительность (32, 64, 125 или 250 единиц). Было всего два завода-изготовителя — «Свема» и «Тасма». Универсальной и наиболее ходовой пленкой, которую использовали почти все фотолюбители, была «Свема-64». «Свема-64» — самая популярная пленка среди фотолюбителей в СССР. Нужно было в полной темноте вытащить пленку из упаковки и накрутить на небольшую бобину, которая вставлялась в кассету и закрывалась крышкой. Новичкам приходилось тренироваться, делая все это на свету с помощью проявленных отснятых пленок. После зарядки кассету вставляли в фотоаппарат, после чего можно было приступать к съемке. Проявка отснятых пленок или как появлялись фотографии: после съемки пленке предстояло пройти непростой и длительный путь, прежде чем появлялись настоящие фотографии. В полной темноте необходимо было вынимать пленку из кассеты, наматывая ее на специальную спираль, которую впоследствии погружали в светонепроницаемый бачок. Его наполняли проявителем — специальным химическим раствором, в составе которого содержалось бромистое серебро. Проявка пленки происходила за 8-10 минут, после чего ее необходимо было промывать под проточной водой, удаляя химический раствор. Далее нужно было использовать закрепитель, называемый также фиксажем. Это специальный реактив, который защищал эмульсию пленки от света. Далее оставалось высушить пленку. Мы рассказываем все довольно кратко, не углубляясь в детали. В действительности же были важны все мелочи: температура проявителя, пропорции его замешивания, время выдерживания пленки в растворе и так далее. Поэтому мы выше и сравнили процесс проявки со своеобразным видом искусства. Все отснятые на пленку изображения имеют вид негативов. И все это касается пленки для ч/б фотографий, а с цветными все было в разы сложнее - использовались другие реактивы, состоящие из нескольких жидкостей. Сама пленка и химикаты стоили в разы дороже черно-белых, а процесс проявки был более трудоемким. Именно поэтому большинство фотолюбителей ограничивались черно-белыми снимками, а цветным фото занимались преимущественно профессионалы. Печать долгожданных фотографий: итак, после проявки, закрепления и высушивания пленки можно было приступать к печати снимков. Кадры имели вид негатива, то есть цвета были инвертированы: черные предметы были белыми, а белые — черными. Для переноса на фотобумагу нужно было вставить пленку в фотоувеличитель и пропустить через нее световой поток, спроецировав полученный кадр на светочувствительной бумаге. Последняя, в свою очередь, размещалась на кадрирующей рамке. Использование увеличителя давало возможность создавать фотографии нужного формата. Процедура проявки экспонированной бумаги с фоточувствительным слоем была схожа с проявкой пленки, но только в полной темноте сделать это было невозможно по понятным причинам. Чтобы бумага не засвечивалась, процесс происходил в помещении с красным освещением. Такой свет был безвреден для чувствительного слоя фотобумаги. Печать фотографий возможна только при красном освещении — с ним фотобумага не засвечивается. Фото: будущие фотографии отправлялись сначала в проявитель, а затем в закрепитель, и после этого их высушивали. В домашних условиях сушку проводили, прикатывая снимки на глянцеватель или приклеивая к обычному стеклу. Всевозможные дефекты приходилось устранять методом ретуширования, но для этого нужно было иметь определенные навыки. В результате таких трудов, начиная заправкой пленки в кассету в условиях кромешной темноты и завершая переносом изображений с пленки на фотобумагу при помощи фотоувеличителя, каждый кадр ценился намного больше, чем современные цифровые снимки, которые можно создавать десятками, сотнями или тысячами».

Автор: Никита Соколов.

Теперь читателю понятен сколь труден был путь рождения фотографии вообще, а там в Афганистане, тем более. Учитывая дефицит всех составляющих, перечисленных выше Никитой Соколовыми и то, что в личном владении фотоаппарат был в основном только у офицеров и прапорщиков, а фотосессии (говоря современным языком) личного состава подразделений не приветствовались командирами. Отсюда и результат, что у большинства Афганцев фотографий о службе совсем мало или вообще нет. Грустно, Обидно, Досадно…

Мой земляк киришанин афганец Володя Сальников, проживающий сейчас в Санкт-Петербурге, зная, что я пишу книгу, прислал мне ссылку - информацию с отрывками из афганских записей своего боевого товарища.

Из дневника Александра Артамонова, военнослужащего 650 ОРБ, 3-го взвода специальной разведки РДР, Шинданд, 1980 год:

«22 мая 1980 года. Наконец-то я в батальоне. Можно все спокойно осмыслить, записать то, о чем думал, бултыхаясь в десантном отделении БМП-1 (раскаленной консервной банке). Только теперь понял, что такое жизнь. Это прекрасное и удивительное чудо. Понял теперь, когда узнал, буквально увидел, что такое смерть. Мы хмуры и мрачны, мы злимся и ругаемся из-за пустяков, укорачиваем себе жизнь, нисколько не думая о том, что проматываем чудесный миг пребывания на Земле. Мне хорошо знаком свист пуль, совсем, как свист стрижа. Она «поет», когда проносится где-то рядом, когда же летит в тебя, просто оставляет дымчатый след на камне, россыпью каменных брызг осыпает лицо. И уже за укрытием думаешь: «Да! Как хорошо, что ты не нашла себе цель!». На ремне - семь магазинов, две гранаты, штык-нож и маленькая фляжка воды (750 грамм), ну что там пить! Когда жара зашкаливает за все возможные пределы человеческих возможностей. За спиной вещевой мешок, так называемый старый армейский «сидор» с патронами, гранатами, сигнальными ракетами. На ней же, на спине, автомат с перемотанными изолентой магазинами по два. И, о боже! Какое счастье, мне еще досталось тащить на своем горбу радиостанцию. Все это просто вдавливает меня в землю, в эту афганскую, каменистую, но все же землю. Но я, нагруженный как вол, впервые в жизни лезу, ползу по почти отвесной стене гор наверх, на вершину… Рот наполняется клейкой горечью, хрипящие легкие вырываются наружу вместе с бешено прыгающим сердцем. Лезу вверх, цепляюсь за камни, цепляюсь за жизнь и не знаю, что ждет меня там, и ждет ли меня вообще что-нибудь после этой вершины, если я на нее все-таки заберусь? Может, укрывшийся за этой, немыслимо чужой мне, грозной и страшной скалой, душман уже приготовился швырнуть вниз, на меня, свою гранату? Ползут по скалам, по камням живые (пока?) мишени. А где-то в пещерке, но повыше нас, закрывшись камнями, сидит враг, жует изюм «кишмиш», пьет зеленый чай и, не торопясь выбирает, в кого бы ему прицелиться… Я видел тела убитых ребят, мы сами вытаскивали их из вертолета. Одному оставалось полгода «до гражданки», другому год, остальные только-только одели солдатскую форму. За что же погибли они, за что отдали свою кровь, жизнь на чужбине, за чье счастье? Иногда мне думается, что нашим отцам было гораздо легче во второй мировой войне. Хотя бы в моральном отношении. Они воевали на своей земле, за свою Большую и Малую Родину, не жалея ни сил, ни здоровья, и самой жизни. Зная, что отдых, да и сама жизнь возможны только после Победы над врагом. А мы? У нас нет линии фронта. Разгромив одну банду, нужно ждать встречи с другой, и совсем не исключено, что она, эта встреча, не произойдет на том же самом месте. Банды растут как грибы. Кажется, что весь Афганистан, это одна сплошная банда. Днем человек, обыкновенный мирный дехканин, возделывает землю, пасет скот. А ночью у него есть откуда достать старенький «Бур» (винтовка), а то уже оружие и поновее, купленное за американские деньги. И устроить очень грамотную засаду на «шурави» (советских). Потребуется, думаю, лет 10, чтобы затихла эта партизанская война. А нам ведь совсем немного осталось до дома. И так хочется жить! Вернуться живыми, здоровыми. Но возвращаются не все… Каждый день самолет увозит цинковые гробы. Увозит совсем молодых парней. Смерть положила в эти аккуратные металлические ящики их надежды, их будущее, в конце концов, их потомство. Некоторые из них не успели даже влюбиться… Тяжело умереть от пули, а еще тяжелее от жажды. Один наш солдат потерялся в горах. Четверо суток он искал выход, сбросил с себя все, кроме оружия. И умер… Умер, положив под себя автомат. Умер, не дойдя буквально ста метров до воды… И мы тоже умирали от жажды. О! Только здесь и теперь я узнал истинную цену маленького глотка воды, обыкновенной жидкости. Какое неземное счастье спуститься с гор, едва-едва переставляя ноги, добраться до горного ручья и упасть в него! Упасть головой в воду и пить, пить, пить… Сесть на омываемые водой камни, передохнуть и снова пить, пить, пить… Заполнить живительной влагой все клеточки тела, разбавить сгустившуюся кровь, смыть с лица, да и с души серую маску безразличия и усталости. Снова трясемся в БМП, ищем новое ущелье, ищем моджахедов, ищем для себя новые пули, мины, гранаты. А что делать — Война! В эти минуты и часы мозг всецело предается воспоминаниям, размышлениям. Вспоминается дом, родители, друзья, девушки. Очень легко строятся эпизоды, и целые картины возвращения домой. Все это так сладко, но так пока далеко и сказочно, тем более что сказка то страшная. Она очень даже вполне может закончиться на погосте.

Тяжелая служба выпала на мою долю. Сначала «учебка». Трудно там быть, когда тебе уже 23 года, а сержанты все по 19–20. Полгода пережил, сержантом приехал на новое место службы и вновь оказался «молодым»! Ну, а потом Афганистан. Чего стоил один переезд через перевал! Снег, мороз, тент едва прикрывал нас, коченеющих солдат. Мы снимали сапоги и оттирали ноги снегом. Мы спали на земле, на матрасах, в шинелях и бушлатах. Бочком, один к другому, как кильки в банке, потому что не хватало палаток, и было очень мало места. Нас грызли вши. Начинаешь засыпать и чувствуешь, как одна вша побежала по бедру, вторая зашевелилась на плече, третья затанцевала на животе. Когда стало теплее, картина возникала уже привычная: человек сидит под солнышком и, вывернув наизнанку свою одежду, ведет «бои местного значения с внутренней контрреволюцией». Мы не видим здесь вдоволь хлеба, каждый день тяжелая работа по благоустройству, наряды, караулы, или вот эти страшные и опасные рейды по Афганистану, когда смерть кажется совсем-совсем рядом, стоит только оглянуться или даже просто скосить свой взгляд, со всех сторон на тебя смотрит леденящим душу взором. День за ночью, ночь за днем. Как написано в уставе: «Стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы…». И мы их переносим, ждем, когда же станет хоть чуточку полегче. Но легче почему-то не становится, даже скорее наоборот… Мы идем по ущелью. Уже несколько дней оно колышется от взрывов. Посылают снаряды гаубицы, крошат скалы «Грады», потомки знаменитой «Катюши», с ревом заходят в атаку вертолеты и шлепают НУРСами (неуправляемый реактивный снаряд). Тысячи, миллионы и миллиарды рублей и долларов, в виде свинца и стали разлетаются по этим камням. Мы идем по ущелью. Сладковатый, неповторимый, как анаша, трупный запах лезет в ноздри. Три афганца придавлены камнями. Как начищенные сапоги, блестят, лоснятся черные, вздувшиеся животы. Жужжат, кружащиеся над ними мухи… Ложимся спать, выгребая из-под себя камни и камешки, сгребаем их в кучу, под голову, к гусеницам БМП. Вдвое сложенная панама — подушка, постелью и одеялом служит пыль афганской земли, если повезет — край плащ-палатки. Мы говорим обо всем на свете, но только не о том, что в три часа утра подъем и снова надо будет идти в горы, нужно будет идти в бой. И кто знает, кто из нас завтра наткнется на пулю и уйдет в черное «никуда». Мы говорим о любви… Володя Сальников вспоминает последнее письмо от своей девушки Татьяны: «Сижу на диване, ем шоколадку, пью чай, слушаю «Бони М» и пишу тебе письмо…» Да-а! Вот уж действительно, все 33 удовольствия: сидеть на диване, слушать «Бони М»… А мы тормошим его: «Ну, рассказывай, что у тебя за Таня? Ты любишь ее? А она?» Такая непонятная, загадочная штука — любовь. Наши писатели, мне кажется, стесняются описывать сцены любви. «…сердце колотилось все громче. Было трудно дышать. «Я люблю тебя милый!». Они ушли в высокую, волшебную от света луны, траву… Опрокинулось небо, покатились по сторонам звезды. В дальнем конце села пропел петух, приветствуя рождение нового июньского утра. Где-то, совсем рядом, слабея от любви, разливался соловей…». Вот и вся любовь! Как все просто! Она писала ему письма, а он строил на ее письмах воздушный замок, отрывая у сна драгоценные минуты отдыха. Я думаю, из меня неплохой писатель мог бы получиться. А что? Хорошая работа, только и делай что пиши, да переписывай. Нет, не получится, наверное, из меня писатель, я слишком большой лентяй для этого. Мы лежим, разговариваем, мечтаем. «Шурик, я к тебе на Новый год приеду, — говорит Серега Денисов, — только ты кроме вина, поставь на стол графин простой прохладной воды. Вспомним, как умирали без нее» И я знаю, что он приедет, и я буду рад его встретить. Многие приходят из армии, показывают несколько десятков адресов своих армейских друзей, рассказывают о них, но очень редко кто потом встречается между собой, или хотя бы поддерживает связь. Это, наверное, обидно — не увидеть больше хорошего человека. Как будто затерялась где-то в дальних городах и селениях крупица твоего сердца. А Серега приедет, я знаю, обязательно приедет. В тени БМП мы лежим у подножия горы. Лежим и думаем, каждый о своем. Думаем и ждем команды идти вверх. Вверх, навстречу опасности, навстречу неизвестности…"

Воин-интернационалист Владимир Сальников:

"Александр Иванович Артамонов, старший пулеметчик 3-го взвода специальной разведки погиб 3-го июня 1980 года, сгорел в БРДМ № 726. В тот день, под Кандагаром с 3-й и 4-й роты погибло, после душманской засады, в общей сложности одиннадцать человек (с нашей 3 РДР - Елизаров, Артамонов, Квасюк, Дмитриев), в том числе м-р Клюев - нач. связи нашего разведбата. Майора он получил буквально накануне. Жалею, что сам не вел дневник, многое забывается. А Шура Артамонов был замечательный человек, да еще и весьма, весьма талантливым человеком с масштабным мышлением. Это была обычная тетрадочка и при шмоне на дембель на нее никто не обращал внимания. Я забрал ее, с обещанием, передать родителям Шуры Артамонова, что и сделал, году в 84-м. Ездил к нему в деревню Ивановка, Сампурского района, Тамбовской области. Там, еще произошел со мной любопытный случай. Сначала я был на могиле Шуры с братом и родителями. Потом посидели в их доме, они занялись делами, а я еще раз пошел на кладбище, уже один (оно недалеко от деревни). Так вот будучи на его могилке, какое-то внутреннее ощущение, что надо прибраться на могилке, два ряда от Шуры и несколько в стороне. Иду туда, абсолютно заросшая могила. Прибрался, прихожу в дом, рассказываю об этом. А мне родители сообщают, что это могилка его друга, который погиб в 18 лет. А неухоженная, так как родственники вроде очень далеко, что-то вроде этого. Вот как такое объяснить? Получается, что попросил то меня Шура Артамонов, мне до этого никто не рассказывал об этом, его рано ушедшем друге".

Воин-интернационалист Владимир Завьялов:

"Шуру Артамонова хорошо знал по Тамбовскому институту химического машиностроения, мы с ним в 1978 году окончили его и направились по распределению он в Ивановку, а я в Новосибирск. Последний раз я его встретил в г. Кушка на территории 388 ОБС летом 1979 г., где он проходил спецподготовку от 650 ОРБ. Виделись 5 минут, не более, он спешил на занятия. Он любил играть на гитаре и она часто его сопровождала по жизни… В Тамбове рядом с Техническим университетом есть мемориал погибшим в Афганистане, там увековечено его Имя… Вечная память!"

Воин-интернационалист Петр Етриванов:

"Ничего нельзя было писать. Правда, у меня сохранились три блокнотика, привез, теперь и сам не помню, как сохранил".

1982-й год — это год шестидесятилетия образования СССР и шестидесятипятилетия Октябрьской социалистической революции и многих других дат в истории государства и конкретных людей. 10 ноября умер Генеральный секретарь ЦК КПСС и руководитель страны Леонид Ильич Брежнев, с уходом его в «мир иной», наверно, и начался отсчет тех девяти лет, что привели к распаду Великого Государства — Союза Советских Социалистических Республик (8 декабря 1991 г., Беловежское соглашение). О смерти Брежнева я узнал уже будучи призван в Армию, находясь в школе сержантов славного города Теджен Туркменской ССР. Ночью нас подняли по тревоге, все курсанты, расположенных в Теджене учебок, построились на плацу, и мы долго переминались с ноги на ногу, пока не была дана команда разойтись по казармам. Принимая военную присягу в декабре 1982 года, нам, конечно, никому и в голову не могло прийти и в страшном сне присниться, что такого государства Союз Советских Социалистических Республик на политической карте мира скоро не будет. Зато мы точно знали, что практически все мы весной 1983 года будем направлены для дальнейшего прохождения службы в ДРА (за речку).

Идет третий год пребывания полка в составе 40-й Армии на земле Афганской. Единицы осталось из тех, кто с самого начала, с полигона «Суперфосфатный» начал свою службу в нем - это офицеры Иван Василец, Юрий Гончаров и командир полка Борис Ильин, прапорщики Владимир Борисенко и Сергей Князев, участники формирования и ввода полка, будучи еще рядовыми солдатами, а потом направленные в Школу прапорщиков и по окончании ее вернувшиеся в часть. В этом году и они заменятся и не останется в полку тех, кто были первыми. Уже пришла новая смена и скоро придут другие солдаты, сержанты, офицеры и прапорщики, которые продолжат и умножат то, что было заложено Первопроходцами!