— Отвернись! — визжу.

— Я, Боже, извини… — ослом нудит себе под нос. — Даш, ты… Что это такое? Прикройся чем-нибудь, пожалуйста. Почему ты здесь? Ванная там…

— Да не смотри ты. Не дошла я, что непонятно? Вернее, не успела. Кое-кто слишком рано вернулся. Опусти глаза, в конце концов, — выплевываю грубость, плотнее вжимаясь задницей в раскрытый шкаф.

На сейчас в мозгу маячит одно-единственное желание — смыться на фиг, слиться и с лица земли исчезнуть, причем неважно куда, хоть в тартарары, главное, чтобы с глаз его долой и от места моего позора куда-нибудь подальше.

Слышу, как он громко дышит, тихо стонет и шипит:

«Твою ж мать! Это что-то! Охренительный трындец, кумпарсита! Вид, конечно же, отличный, но… Блядь! Полный непрекращающийся пиздец!».

Чудесная идея с прикрыванием! Только вот вместо того, чтобы раздавать свои задуренные советы о том, что мне следует в первую очередь делать и где в этом доме находится служебное помещение, лучше бы предложил вариант с возможной тогой для занавешивания некрупных, но все-таки сроднившихся со мной, как с их хозяйкой, интимных частей тела.

Прикрыться, прикрыться, прикрыться… Мельтешу глазами по раззявленному шкафу. С огромным удовольствием бы голый верх укрыла? Только чем? Ну, ну, ну? Думай лучше, «Дари-Дори-Дури», своими сиськами ты перед ним еще как будто не светила! Сегодня, видимо, премьера — пошловатый бенефис? И? Варианты? А если заброшенным подальше лифчиком — большим пальцем на ноге непредусмотрительно закинутую ветошь подтянуть к себе поближе? Или нахлобучить себе на меленькие сиськи, да и на голову в придачу для того, чтобы скрыть стыдливо краснеющее лицо, его аккуратно утрамбованные трусы, а носками подпоясать, чтобы растянутая резинка не сползла? Великолепная идея, «Даша»! Какого черта ты вообще с «малышками» тут порношашни разводила, а?

— Отвернись! — рычу вполоборота. — Какого черта, Ярослав? Ты же сказал…

— Я думал, что ты закрылась в ванной, Даша. Не специально. Я и предположить не мог, что увижу…

— Выйди! — громко отрезаю.

— Хорошо, — быстро соглашается.

Ярослав выставляет руки перед собой, словно демонстрирует безобидность своих намерений, затем, конечно, отворачивается, но… Абсолютно не спешит на выход.

Да ты все-таки козел, Ярик Горовой?

— Выйди, я сказала, — еще раз грубо повторяю. — Ну! Что такое, в самом деле?

— Я не смотрю, — еще немного отходит от меня. — Не беспокойся, пожалуйста, и не кричи. Все равно ведь ничего не увидел, — тихо добавляет, — нового. Подумаешь…

Господи! Этого мне только не хватало! «Подумаешь»? «Нового»? «Не беспокойся — я не увидел»? То есть, он все-таки на меня смотрел? Не поразила, видимо, нагая красота «малышки-кумпарситы». Ну извини, товарищ, что есть, то есть! Чем богаты, тому и рады. И вообще, чего я взбеленилась? Что в его словах задело? То, что «нового» он не увидел или то, что все-таки мою специфическую индивидуальность не разглядел? Стоял бы молча, глядишь — успел бы рассмотреть в подробностях, деталях. Нечего теперь меня крайней выставлять и высказывать неудовлетворение тем, что у меня все обыкновенное без новшеств и эротических излишеств.

— Я рада. Сделай еще два шага от меня. Быстренько! Будь так любезен! — наигранную вежливость злобным тоном оглашаю.

Зараза! Наполовину голая в гостях у мужчины, с которым мы с некоторых пор по-взрослому «встречаемся». Мне надо срочно одеться и не переводить формат наших «честных» благородных встреч в нечто плотское, похабное и низменное. Быстро натягиваю спортивную куртку, своим нижним краем доходящую мне до середины бедра. Подкатываю длинные рукава, расправляю завернувшийся за ворот капюшон, дергаю сумУ-карман.

— Что ты хотел? — теперь под нос бухчу, пока расстегиваю молнию на мокрой юбке.

— Ты будешь черный чай или зеленый? — спрашивает о таком вполоборота.

И все? О банальном пустяке мог бы снизу, сюда не поднимаясь, крикнуть. На слух ведь я не жалуюсь, тотчас дала бы знак о пожеланиях, ответив на простой вопрос.

— Отвернись! — замечая его движение, рявкаю, что есть моей слабой силы. — Это грубо и бесцеремонно! Очень нагло, Ярослав! Что за долбаные игры?

— Отнюдь!

Отнюдь? Он не согласен? Пытается протестовать? Обалдеть! Порядочность так и прет, почти из всех щелей. Да это откровенная беспардонность, конченая наглость и бесцеремонность. Судя по его недовольному тону и неспешным действиям, можно утверждать, что он как раз таки не против на все мое «исподнее» смотреть.

— Что? — прищурившись, зло вытягиваю губы. — Я сказала…

— Я толком ничего не увидел, Даша. Ты можешь быть спокойна за свою неприкосновенность от меня.

Утешил, ей-богу! Скатываю узенькую юбку, быстро наклоняюсь и переступаю через образовавшийся тряпичный влажный валик, шустро перебирая ногами. Да-а-а-а, «рыбка золотая»! Трусы твои промокли насквозь, словно хиленькие плавки экстравагантного купального костюма, а я непрофессиональная пловчиха, внезапно переплывшая Тихий океан, словно от мужского домогательства скрывалась. Только женских неприятных проблем мне не хватало от сырого нижнего белья. Снять оставшуюся часть и высушить? Или потерпеть — пусть между ножек позудит, затем замерзнет, встанет колом, потом заплесневеет, а на финал эпично зацветет и щедро вскроется сине-зеленой порослью? Заболеть и полечиться? Или проявить сознательность — отбросить гордость, повзрослеть и не кичиться неприступностью, которой с восемнадцати лет в помине нет?