Итак, Рид просек мою хитрость. Но пока намерен закрывать на нее глаза. Потому что хочет, чтобы я провалилась. Позорно потерпела неудачу. Или ситуация еще даже более сложная и он желает неудачи Доновану. Напряженные отношения между мужчинами — младший предлагает и комментирует, старший его попросту игнорирует — невозможно не заметить. Для амбициозного типа вроде Дэрроу такое поведение начальника наверняка унизительно. И уж точно приводит в ярость.

Вот и прекрасно. Тогда и посмотрим, кто из нас — Рид или я — окажется прав.

Фойе при нашем приближении к выходу озаряется вспышками, отбрасывающими на матированные стекла дверей целую толпу теней.

Я собираюсь с духом, чтобы не удариться в панику. Столько много…

— Черт побери! — цедит Макс. — Кто-то слил прессе.

Только тогда до меня доходит, что некоторые — а то и все — человекоподобные формы на самом деле живые. Репортеры, надо полагать.

— Транспорт прямо у дверей, — бросает Рид.

— Не поднимайте голову и ничего им не отвечайте, — с досадой инструктирует меня Донован. — Дело всего одной минуты.

Что же они не организовали тайного вывоза? Как-никак это фасад Башни покоя и гармонии! Да любой выходящий отсюда автоматически становится сенсацией, а уж моя-то роль в обнаружении «Авроры» и последующая шумиха в прессе гарантируют повышенный интерес к моей особе. Уж наверняка в здании имеется черный выход.

Однако Макс решительно толкает кресло-коляску прямо к автоматическим дверям, и через мгновение следует сущий взрыв света и шума:

— …ваши комментарии по искам от семей?

— Клэр, вы их убили? — выкрикивает какой-то тип.

— …предполагают, что количество ценностей на борту значительно больше, нежели сообщалось в то время. Можете ли вы подтвердить…

— …расскажите нам о состоянии пассажиров! Смогут ли семьи опознать…

— Как вам удалось спастись?

Этот последний вопрос, заданный по сравнению с остальными удивительно спокойно, вынуждает меня поднять голову, однако автора определить не удается. Портативные лампы камер просто ослепляют.

Прикрываю ладонью глаза, но лиц все равно не разобрать. Кроме одного — Лурдес.

«Не понимаю». Она проводит окровавленными пальцами по щекам.

Я отворачиваюсь.

Макс буквально выдергивает меня из кресла и заталкивает в третий вагончик маглева. Это отдельное купе, и на какое-то время я оказываюсь в полном одиночестве. Впервые за несколько недель. Меня тут же охватывает облегчение, словно плеснули прохладной водой на ожог.

Впрочем, в следующее мгновение журналисты окружают купе с обеих сторон и едва не выдавливают стекла, наседая со своими вопросами и камерами.

В конце концов наш транспорт — состав как минимум из шести вагончиков — отправляется прочь от Башни. Я избегаю выглядывать в окно, пока репортеры не остаются позади. Увы, когда мы приближаемся к электронным воротам штаб-квартиры «Верукса», нас встречает еще больше истошно орущих журналистов.

Похоже, кто-то выдал им не только мой предстоящий отъезд из Башни, но и пункт нашего назначения.

Насколько мне известно, об операции в курсе только сотрудники «Верукса». С какой стати кому-то из них сливать информацию прессе? Подозреваю, мое освобождение, каким бы временным таковое ни являлось, у какой-то части населения непременно вызовет бурную и, надо полагать, негативную реакцию. Уж точно это не поможет корпорации расхлебать заварившуюся пиар-кашу. Разумеется, каша эта некогда досталась им в довесок к приобретенной «Сити-Футуре», но тем не менее.

Мое предположение подтверждается группой примерно из тридцати протестующих возле ворот. С раскрасневшимися от холода лицами они потрясают своими плакатами, в унылом утреннем свете едва ли не пылающими яркими красками. По лозунгам легко отслеживаются как сюжетные линии истории, так и предпочтения протестующих в плане этих самых линий:

Не совсем уверена насчет двух последних, адресованы ли они ко мне лично или же к «Веруксу», «Сити-Футуре» и всему космо-промышленному комплексу.

Выпади мне возможность пройти через все это снова… Ничего бы этого не произошло. По крайней мере, я бы точно держала рот на замке на борту «Роли», а не выложила свою несвязную и невразумительную историю, едва лишь пришла в сознание и смогла хоть сколько-то внятно говорить. Не то чтобы я тогда ясно соображала, впрочем, чтобы принимать осмысленные решения — обезвоженная, с проломленным черепом да провалами в памяти.