Я замираю.

Жестом он подзывает меня к себе. Глаза у него округлены от едва сдерживаемой паники, губы шевелятся, но, как обычно, беззвучно.

На этот раз, однако, за отсутствием хаотической обстановки Башни и отупляющих препаратов, до меня наконец-то доходит, что же произносит мужчина. Точнее, спрашивает.

«Ты как?»

В тот же миг я переношусь в другое место. В коридор «Авроры». Вот только глянцевые деревянные панели здесь исчезли, и вид у стен скорее индустриальный — просто привинченные гладкие листы металла. Гул в больном ухе едва ли не на грани рева, волнами накатывает дурнота. А голова… С головой определенно что-то не так. Под черепом как будто пляшут электрические дуги жгучей боли. Ощущаю себя эдаким растрескавшимся стеклом, едва удерживающимся в раме. Тем не менее сил стоять у меня хватает.

«Ты как?» — снова спрашивает Кейн, но уже медленно, тщательно проговаривая слоги.

Он понимает, что я его не слышу. Тем не менее я ощущаю вибрации от двигателя под ногами и еще улавливаю какой-то отдаленный неровный и пронзительный звук. Мне требуется какое-то время, чтобы распознать в нем человеческий крик. Да кто это так визжит?

— В порядке, — удается мне выдавить, хотя от боли заплетается язык.

Внезапно позади Кейна показывается Лурдес. Целая и невредимая. Ни окровавленных рук, ни пустых глазниц. Девушка нервно прикусывает губу, а затем разражается потоком слов, которые я совершенно не разбираю.

Поразительно, но мужчина оборачивается, явно реагируя на ее присутствие.

Так она жива?

От потрясения у меня перехватывает дыхание, и этого оказывается достаточно для обрыва тонкой нити, связывающей меня со сценой перед глазами.

Кейн и Лурдес исчезают. Я снова нахожусь взаперти в своей каюте на «Аресе».

Колени у меня так и подгибаются, и я нашариваю стул перед письменным столом и тяжело опускаюсь на него.

Что же это было? Галлюцинация… или вернувшееся воспоминание? Я мотаю головой и морщусь от фантомной боли от давно зажившего ранения. Ничего не понимаю. Руки трясутся как в лихорадке, и я что есть силы сцепляю пальцы на коленях, чтобы хоть как-то унять дрожь.

Бессмыслица какая-то. В недавнем видении правая часть затылка у меня пульсировала так, словно череп был раздроблен и только чудом не разваливался — такое ощущение я должна была испытывать после удара Воллера, вот только…

С того самого момента я совершенно ничего не помню. В воспоминаниях лишь чернота. Даже не пробел, не обрыв, а просто… ничего.

Я объясняла это своим бессознательным состоянием. У меня отсутствуют воспоминания о том, как меня доставляют на мостик, или как Лурдес калечит себя, просто потому что я была в отключке.

А вдруг дело вовсе не в этом?

Сердце готово выпрыгнуть из груди от тошнотворного предчувствия, сдобренного самым что ни на есть страхом.

Если у меня выпали воспоминания за столь короткий промежуток времени — откуда мне знать, может, я недосчитываюсь и куда большего?

Снова встаю. В ногах все еще ощущается слабость, но они уже хотя бы держат, и я устремляюсь к двери и принимаюсь барабанить по ней.

— Эй, там!

Ноль реакции, и я ощущаю подступающую панику. А вдруг меня будут игнорировать на протяжении всего полета?

— Э-э-эй! — Я снова колочу в дверь, и в конце концов снаружи доносятся чьи-то шаги.

— Ковалик, вы никуда не выйдете, — нетерпеливо отзывается Рид. — Вот если бы вы сотрудничали со мной и…

— Мне нужно чем писать, — перебиваю его я. — И на чем.

На этот раз я в одиночестве, и, возможно, у меня получится воспользоваться пишущими принадлежностями. Я хочу проанализировать свои воспоминания, при этом уделяя больше внимания видениям с Кейном, Лурдес и Воллером, вместо того чтобы пытаться избегать их.

— Не поздновато ли беспокоиться о правдивом изложении своей истории? — спрашивает Дэрроу, и его ухмылка различается даже через закрытую дверь.

Вот назойливый козел. Надеюсь, что бы там ни таилось на «Авроре», оно его прикончит. По крайней мере, раньше меня.

— Можете мне просто что-нибудь принести? Или вам сначала нужно доложить Максу? — парирую я с нарочитой слащавостью.

Мужчина топает прочь, шаги быстро удаляются, и я досадливо кривлюсь.

Пожалуй, я несколько переборщила. Дэрроу привык, когда перед ним раскланиваются и расшаркиваются.

Устраиваюсь на кровати, привалившись спиной к стене, и стараюсь запомнить горький урок: сначала размышления, затем подведение итогов. Очередная техника от очередного детского психолога «Верукса». Все семь лет проживания в интернате на Земле я была любимым проектом уймы мозгоправов. Провальным по большому счету, хотя под конец я и научилась симулировать «нормальность» более успешно.

Однако возросшая вибрация от двигателей подо мной и кратковременное сотрясение от включения гасителей для компенсации ускорения свидетельствуют о старте корабля, и мои мысли тут же устремляются в другом направлении.