Важно не изображать эту экспансию как столкновение культур. Валлийцы и нормандцы, возможно, часто бывали на ножах, и со временем между Маркой и Княжеством возникли серьезные социально-политические разногласия. Но на практике они сохраняли прагматичные отношения, которые включали и ненависть, и враждебность, и дружбу, и союзничество. Тот же самый Гриффид ап Кинан, которого Гуго д'Авранш и Гуго де Монтгомери изгнали с острова Англси в 1098-м, в следующем году вернулся на трон при поддержке д'Авранша. На самом деле конфликты между многими независимыми и полунезависимыми валлийскими правителями были таким же обычным делом, как и конфликты валлийцев и нормандцев. Именно внутренние распри часто привлекали нормандцев в этот регион – как было в случае Гриффида и Гвинеда. В англо-нормандских рядах порядка было не больше: такие люди, как Гуго д'Авранш и Роджер де Монтгомери, выступали не только соратниками, но и конкурентами, и нередко правители марки ожесточенно боролись между собой.

Как и в Средиземноморье, нормандцы обнаружили здесь раздробленный политический мир, куда было просто вторгнуться, но сложно удержать завоеванное. Похож был и ландшафт: холмы, горы и долины. Он в определенной степени сводил на нет технологическое преимущество нормандцев: только в низменных районах юга и северо-востока их конные рыцари могли быть действенны, и неслучайно именно эти регионы первыми подчинились нормандцам, став сердцем будущей марки. На такой местности несколько теряли эффективность и укрепления. Уэльс может похвастаться большим количеством замков, нежели любая другая часть Британских островов, однако немногие из них возведены на участках, расположенных выше 180 метров над уровнем моря. Между тем основная часть Центрального и Северного Уэльса – это более высотные гористые районы. Географическая и политическая раздробленность шли здесь рука об руку, и нормандцам приходилось иметь дело с непривычным множеством местных правителей.

Таким образом, поначалу нормандцы лишь вплетали отдельные нити в сложную сеть местной валлийской политики. Однако вскоре ситуация стала меняться. В 1080-х годах наиболее важными политическими конфликтами были распри между местными князьками; после 1093 года крупные стычки, как правило, происходили уже между валлийцами и нормандцами. Местные правители продолжали соперничать друг с другом, но теперь они чувствовали необходимость объединиться против общего врага. Эта новая ситуация начала находить идеологическое выражение. Валлийцы обратились к местной традиции легенд и пророчеств – к рассказам о времени, когда они (в обличье древних бриттов) господствовали на острове, и к предсказаниям, что это произойдет снова. Самое знаменитое выражение этой традиции обнаруживается в трудах Гальфрида Монмутского – основного источника более поздних легенд о короле Артуре. Гальфрид был англо-нормандцем, но родом из марки. В своих целях он активно заимствовал валлийские легенды, познакомив остальную Европу с такими фигурами, как Артур и Мерлин. Перерабатывая эти материалы, английские современники Гальфрида вскоре смогли заявить о своих притязаниях на артуровское наследие {273} .

Наиболее устойчивый эффект разделенности можно найти в культурном шовинизме англо-нормандских лордов приграничных земель. В Англии нормандцы нашли общество, мало чем отличавшееся от их родины. Иногда они могли критиковать местное население, но за такими заявлениями стояло понимание того, как устроено здесь общество, и зачастую неохотное, но уважение к культурным и военным достижениям англичан. Отыскать такую общую почву в Уэльсе было труднее. Здесь нормандцы столкнулись с гораздо менее иерархической структурой, в которой власть распределялась равномернее: крестьяне были свободнее, а правители имели ряд ограничений. Кроме того, в абсолютном выражении Уэльс был намного беднее. Его холмы и горы мало способствовали созданию богатой экономики, которая сильно зависела от земледелия. Отсутствие значительных излишков сельскохозяйственной продукции приводило к низкой потребности в городских поселениях (и ограниченной способности их поддерживать), в то время как в других местах города стимулировали экономический рост. Из-за таких особенностей валлийские княжества, как правило, оказывались меньше и слабее, чем их английские или французские аналоги, а когда появлялись более крупные государства (как при Гриффиде ап Лливелине), существовали они недолго. В совокупности эти особенности делали Уэльс куда более чуждым местом для нормандцев.

Имелись и другие отличия. В валлийском обществе в порядке вещей была самозащита прав. Обычным делом считались наследственные распри и угон скота. В глазах нормандцев на этой земле не правили законы. Более поздние англо-нормандские наблюдатели противопоставляли валлийскую «землю войны» английской «земле мира». Валлийцы отличались даже методами ведения войн. Нормандские аристократы не чурались насилия, но обладали понятием рыцарской чести. Благородного воина можно убить в пылу битвы, но нельзя прикончить во время бегства – и аристократы старались сводить такие жертвы к минимуму. В Уэльсе эти правила не работали: здесь (как и в Англии до завоевания нормандцами) вплоть до XIII века обычным делом было порабощать, убивать и калечить захваченных людей – и даже представителей своего же рода.

Естественной реакцией на эти различия, особенно когда эмоции зашкаливали, было высокомерие. Таким образом, лорды марки оказывались на этой земле настоящими иностранцами. Они стремились эксплуатировать местное население или заменить его, в результате чего возникала сегрегация. Это препятствовало культурному обмену. Со временем валлийцы переняли многие атрибуты культуры западноевропейской элиты, включая замки, хартии с печатями и элементы рыцарского духа; однако они стремились к этому куда меньше, нежели англичане или шотландцы {274} .

Как и в Святой земле, нормандцы служили в Уэльсе высокой цели – по крайней мере, им хотелось верить в это. Это была цивилизаторская миссия, предполагавшая неполноценность местного населения, эффективный, но обесчеловечивающий опыт. И конечно, такая миссия не должна была ограничиться Уэльсом.

В июне 1147 года к Лиссабону, городу, населенному в основном мусульманами, подошло большое войско. Частью это были христианские соседи с севера – из быстро расширяющегося королевства Португалия. Их лидер Афонсу I Великий (O Grande по-португальски) недавно, после победы над альморавидским правителем Кордовы при Оурике в 1139 году, объявил себя королем. С тех пор Афонсу регулярно прихватывал территории Аль-Андалуса (исламской Иберии), а теперь его взгляд устремился на Лиссабон {275} . Однако львиная доля его солдат не имела отношения к Иберии. Они были родом из Северной Европы – из Фландрии, Рейнланда (Рейнской области) и из англо-нормандской Англии.

Таким образом, этот эпизод является частью более широкой истории нормандских завоеваний. Нормандский характер войска подчеркивается в анонимном латинском труде, известном под названием «О завоевании Лиссабона» (De expugnatione Lyxbonensi), который был написан англо-нормандским священником {276} . Согласно этому тексту, впервые многонациональная армия собралась весной того года в Дартмуте на юго-западе Девона. Поводом для сбора послужил Второй крестовый поход – первое крупное нашествие на Восток после неудачной для Боэмунда войны с Византией в 1107–1108 годах. К походу призвали после потери в 1144 году стратегически важного города (и графства) Эдесса. Впервые с 1099 года присутствие латинян на Святой земле оказалось под угрозой. Нужно было нанести упреждающий удар, вернуть Эдессу и укрепить власть христиан над святая святых.