Я, осмысляя содержание тоста, невольно опустил взор на пляжные резиновые тапочки на своих ногах, выданные мне в качестве домашней обуви, и, приметив намечающуюся дырку на носке, утвердительно кивнул.

Далее произошло несусветное: после третьей рюмки, в очередной раз потянувшись вилкой к закуске, я локтем задел бутылку, тут же сверзившуюся на скатерть, перекатившуюся к краю стола и, брякнувшись на плитки пола, аккуратно расколовшуюся пополам. Любовно очищенный марганцовкой и активированным углем самогон застил кухонный пол.

Нас, застывших в оцепенении от свершенной оплошности, обуял первобытный ужас.

Наступила такая тишина, что было слышно, как где-то вдали пролетел самолет…

Лицо Ельникова окаменело от горя.

— Как же так? — прошлепал он безвольными губами.

Я горестно вторил ему, кляня себя, раздолбая.

После беспомощных причитаний и безрадостной приборки пола, прошедшего тотальную антисептическую обработку, мы предались коллективному пост-апокалиптическому мышлению, придя к выводу, что в городе водки не достать даже у таксистов, соваться за подаянием к соседям-жлобам бессмысленно, однако оставался трудоемкий, но реальный вариант поехать к знакомому кооператору Стасику, владельцу круглосуточного бара, располагавшегося в подмосковной Апрелевке.

Путь в Апрелевку лежал неблизкий, но минут за сорок с дорогой можно было управиться.

— Едем на твоей машине, — сказал я. — У меня в обрез бензина.

— Но за рулем — ты! — заявил Ельников нервно. — У тебя — ксива! А у самогона — приятный для гаишников запах!

Я покорно согласился.

Рискованной точкой маршрута нашего передвижения в сторону области был пост на выезде из города, и худшие наши опасения по поводу вероятности остановки машины гаишниками, увы, состоялись: нюх не подвел блюстителей дорожного порядка, указавших остановиться на обочине. Вот же — парадокс! Общее число водителей страны в сотни раз превышает число надзирающих над ними дорожных ментов, но нет ни одного шофера, не побывавшего в их лапах! Причем — не единожды!

Я приспустил оконце, увидев перед собой суровый лик постового лейтенанта.

— Документы! — последовало требование.

С доброжелательной улыбочкой я полез в нагрудный карман куртки за удостоверением, но пальцы мои утонули в тревожной пустоте войлочного мешка… О, Боже! Я оставил волшебный документик дома!

— Ну-с? — вопросил гаишник, заметив растерянность на моем лице.

— Удостоверение дома оставил… — промямлил я.

— Вы — сотрудник?

— Да…

— Нет удостоверения — нет личности, — произнес гаишник. И, принюхавшись к растворенному оконцу, продолжил. — О, какие от вас ароматы, граждане! Выходим из машинки, следуем на пост…

— И какого хрена ты ко мне сегодня заявился! — прошипел Ельников, зыркнув на меня взглядом разъяренного демона. Затем, обратившись к постовому, сменил октаву на примирительный лад. — Может, договоримся чисто по-человечески…

— В стране идет борьба с пьянством, не слышали? — грозно отозвался тот. — Или вас она не касается? А по-человечески нам такие подставы устраивают, что у ребят погоны слетают, как перья с куриц! На пост, граждане!

Претензий к Ельникову, ехавшему в качестве пассажира, гаишники не выказали, мое же аморальное состояние отразили в протоколе, но, получив отказ в согласительной подписи, усадили меня в свою машину с мигалками для поездки в ГАИ города на медицинское освидетельствование.

Ельников остался ожидать моего возращения, околачиваясь возле гаишного логова.

Упрямая позиция моего несоглашательства с милицейским протоколом, имела весомую мотивацию: в ГАИ города постоянно дежурил один из известных мне гаишников Костя Патрикеев — договороспособный жуликоватый лейтенант, пару раз выручавший по моему звонку таких же, как и я, знакомых охламонов, попавшихся в капканы всякого рода патрульных рейдов. Если сегодня Костя нес вахту, то шанс выпутаться из этой пренеприятнейшей истории у меня определенно имелся.

Подойдя к стойке дежурного, я вопросил сидевшего за ней милицейского чина, не тая надежды в голосе: дескать, на службе ли сегодня доблестный офицер Патрикеев? — на что краснорожий капитан сообщил мне с торжествующей злобой в голосе:

— Патрикеев? Уволен из органов за коррупцию!

Я поник, как овес в засуху. Значит, спалился покладистый Костя на своих сострадательных инициативах…

Далее, согласно конвейеру отлаженной процедуры, я был препровожден в кабинет врача и усажен на стульчик. Мне было предложено дунуть в трубочку, присоединенному к прибору, фиксирующему количество алкоголя в выдыхаемых парах, что с первой попытки не удалось, ибо в трубочке обнаружился технический брак, и доктор вынужденно удалился в соседнее помещение за необходимой запчастью. Я же тем временем рассеянно оглядел пространство кабинета, остановив взор на стеклянном медицинском шкафчике, где среди многочисленных пузырьков внезапно обнаружилось наличие двухсотграммовой симпатичной бутылочки с этикеткой: «Спирт медицинский». Резиновая пробочка бутылки была надежно опечатана металлической заглушкой.

Не испытывая ни малейшего сомнения в своих последующих действиях, носивших рефлекторный характер, подобно тому, как барракуда устремляется к зазевавшейся рыбешке, я раскрыл шкафчик, и в следующее мгновение бутылочка надежно упокоилась в кармане моего пиджака.

По возвращении же медперсонала на рабочее место, я без лишнего бесполезного сопротивления дунул в трубочку, дуновение оформилось в мгновенно поставленный диагноз «Легкое опьянение», и через считанные минуты мы катили с озлобленным от потраченного на меня времени лейтенантом по обезлюдевшей ночной Москве к знакомому треклятому посту.