Амлинского нашли в квартире, лежащего одетым на кровати, а рядом, на полу, выпавший из безвольно опущенной руки, томик гениального Андрея Платонова…

Говорят, он даже не почувствовал смерти, просто остановилось сердце. Так же, присев в кресло и, порывисто вздохнув, умер и его приятель Нагибин. Бог даровал им легкую смерть.

Об его уходе я узнал будучи в Нью-Йорке. Шел по зимнему Манхэттену, украшенному сияющими разноцветными гирляндами праздничных новогодних дней, валил пар из вентиляционных решеток, гудели нескончаемо и протяжно со всех концов города клаксоны и сирены машин, струились ароматы кофе и свежей выпечки из многочисленных кафешек и закусочных, неоновым заревом заливали стекла небоскребов рекламные витражи. А на душе было опустошенно-слезно, и тяжкое в своей окончательности чувство незаменимой потери глухой досадой сидело в сознании. Все мои обиды на Володю Амлинского, все мои едкие размышления о нем ушли и пропали, как сметенный в канаву никчемный мусор. Он все-таки был пусть маленьким, но творцом, человеком Слова, мастером, обучившим меня многим тонкостям ремесла. И с годами, прошедшими после его смерти, не отдалялся он от меня, а становился все ближе, как часть никуда не ушедшей, оставшейся во мне нашей общей судьбы и жизни, как, собственно, и Высоцкий, с кем цапался я постоянно, мечась от неприятия его до обожания. Исчезли червоточины былых мелочных обид и злобы отчуждений. Эти люди просто стали неразрывной частью меня.

В 2000-х издательство «Вече» решилось опубликовать серию книг советской классики. Моих томиков издали два. Предложил редактору издать и Амлинского.

— Только готовить книгу будешь сам, отберешь то, что на твой взгляд, лучшее, коли уж он твой наставник… — сказал тот.

Я все сделал. Перечитал старое, порой поражаясь отточенностью некоторых деталей его прозы, ранее ускользавших мимо глаз… Но то и дело возникал неотвязный вопрос: кому нужно теперь это бытоописательство прежнего, советского? Того бытия, что кануло за горизонт? Или все-таки нужно? Наверное, да. Ибо в книгах его были люди уже несуществующей ныне породы. Цельные. Милосердные. Мужественные и честные. Он воплощал в их образах тот идеал, к которому сам искренне стремился. Да и кто из писателей не пытается вылепить в своем творчестве идеал собственной личности? И многим это удалось. Только немногим удалось следовать этому образцу в дальнейшей жизни.

Я получил за Амлинского его авторские экземпляры. Раздал по знакомым. Брали, конечно, так, из вежливости.

Это был окончательный расчет.

Покой нам только снится… Перевез жену с сыном на дачу, оставшись в квартире в блаженном одиночестве, но пробыл в оном считанный час: позвонил Володя Ивашов, напросившись в гости.

— Еду с вокзала, — сообщил кратко. — Со съемок из Минска. Водку везу.

Ему я отказать не мог. Этот мой друг был мне милее многих и многих… При всей своей актерской популярности в народе после «Баллады о солдате» и «Приключений «неуловимых», оставался он скромным, доступным и отзывчивым человеком, никогда своей известностью не кичась.

Самой большой его проблемой была женушка, то бишь Светличная Света. Эта красотка советского экрана являла собой барышню характера пламенного и неуправляемого. Подъем чувств в ней мог смениться их стремительным упадком, переоценка ценностей в ее голове шла постоянно, причем, по замкнутому кругу, но актриса она была небесталанная, что показала картина «Место встречи…», хотя киношная судьба Светы в итоге сложилась из череды мелких ролей, поскольку режиссеры видели в ней типаж фотомодели, а не драматической актрисы. Думается, они воспринимали ее с поверхностным снисхождением, а зря!

Взвешенный, уживчивый и доброжелательный Володя прощал ей все: увлечения, истерики, бытовые капризы, и, частенько бывая у них дома, я в конечном счете уяснил, что руководила им не слепая любовь или привычка, а все-таки родство таких, казалось бы, разных душ… Оба они были бесконечно добры, сентиментальны, легко прощали обиды как друг другу, так и недоброжелателям, их стол был всегда накрыт всем, чем были богаты, для любых гостей, за деньги они не держались, и всегда были распахнуты навстречу жизни.

В текущей период бытия у актерского семейного тандема произошел очередной разлом супружеских отношений, и в гости ко мне Володя пожаловал с молодой стройной пассией — актрисой одного из минских театров. Пассия была ослепительно хороша, и с высоким стройным Ивашовым они смотрелись, словно вышедшие из кадра кино о романе небожителей.

Красотка оказалась девочкой хозяйственной, быстро соорудила закуску, сунула в духовку утку, а мы тем временем повели разговор о киношных делах и проблемах. Мой роман «Новый год в октябре» хотели экранизировать практически все киностудии страны, звонки от режиссеров звучали постоянно, но перспективный результат тонул в тумане неопределенности. За туманом скрывалось окончательное решение начальства. А начальство остросоциальных картин повсеместно опасалось.

Я ездил по приглашению студии Довженко в Киев, и об этой поездке не пожалел. Глубоченное киевское метро, великолепная Лавра, симпатичная девочка, редактор киностудии, взявшаяся за обязанности гида… Уйма позитивных впечатлений, за исключением одного: разговора с руководством студии. Мне предложили на корню изувечить роман, превратив его в некое производственное действо с непременным наказанием и разоблачением главного героя, что соответствовало торжеству социалистической морали и законности: в финале злодей уезжает на «воронке» в тюрьму, а его идейные оппоненты празднуют победу. Кроме того, действие должно происходить в Киеве, а персонажи являться украинцами.

— Иначе никак? — спросил я местного начальника от кино.

— Иначе никак…

Я понял: этот из породы тех редакторов, кто, как их определил Колбергс, самым совершенным деревом считают телеграфный столб.

— То, что вы предлагаете — кино не столько художественное, сколько убожественное, — сказал я. — Прощайте, я поехал.

И поехал. Сначала в гостиницу в сопровождении милого гида, потом на вокзал.

По дороге спросил гида, почему ее начальство не устраивают в фильме русские действующие лица?