— Мы клятву... кровь смешали... уговор был на три!

— Принесём новую клятву.

— Да лучше я подохну!..

— Я тебя выхожу. Решай. Уйдёшь к богам — ничего не теряешь.

— Я и так ничего не теряю... Помру и помру, а выкарабкаюсь — так, может, без твоей помощи...

Шогол-Ву поднялся. Взял полешко, но в огонь бросать не стал, покачал в руках.

— Так и быть, — сказал он. — Без моей помощи.

И вернул полешко туда, откуда взял. Шагнул к двери.

— Стой! А ну стой, кому говорю...

Человек закашлялся.

— Уморить меня хочешь, выродок?

— Сказал, выкарабкаешься сам.

— Ах ты...

Он умолк, стиснув зубы. Зло блеснул глазами.

— Четыре жёлтых?.. — спросил без особой надежды.

— Половину. Помогу с делом, и на Сьёрлиг плывём вместе.

— Тебе туда зачем?.. Ещё и не отделаюсь. Может, лучше помереть...

Шогол-Ву промолчал.

— Проваливай! — воскликнул человек. — Выродок поганый... перед смертью помечтать не дал...

Он закашлялся.

— Во, теперь так и стоит перед глазами эта тварь пернатая и ты в придачу. И дом изгаженный, и бутылки разбитые... Пошёл вон! Зачем я только с тобой связался...

Шогол-Ву не стал дослушивать.

Нептица хотела выйти за ним, но он не пустил. Отошёл от хижины, прислонился к тёмному стволу, холодному, но живому. Если прижаться ухом, можно было услышать, как дерево поёт внутри, просыпаясь.

Одноглазый уставился вниз, сквозь чёрное плетение ветвей. Шевелились тени. Ветер бродил тихо-тихо и выл порой негромко и печально. Досадовал на то, что подморозило, отступило желанное тепло.

Шогол-Ву закрыл глаза и стал одним целым с рощей. Он слышал, как ветви касаются друг друга, как трещит далёкий кустарник, кричит ночная птица. Как деревья тянутся к ветру, чтобы сказать: тепло идёт, и не о чем грустить.

Он слышал, как ступают копыта рогача по подмёрзшей дороге. Мягко-мягко ступают, перемотанные тканью. А вот зверь фыркнул, всхрапнул.

Шогол-Ву потянулся к луку и передумал, достал нож.

Он стоял у дерева, не шевелясь, и ждал. Будто сам врос в землю, покрылся корой, и сердце билось медленно, почти не слышно.

Дождался ветра и, слившись с ним, шагнул. Схватил за плечо того, кто шёл к хижине, приставил к горлу нож.

— Я слышал тебя, Ашша-Ри. Почему не ушла?

— Почему не убил? — прорычала она, не оборачиваясь. — Ты знал, что не уйду. Такое не прощают!

— Ты отпустила нас у леса. Вернула стрелу. Почему не убила?

Ашша-Ри дёрнулась. Лезвие наверняка оставило след на коже.

— Ты, знающий мать, — тяжело дыша, сказала она. — Порченый. Слабый. Ты знал, там, у реки, зачем я пришла. Для чего ты мне помог?

Она глядела снизу вверх, оскалив зубы. Блеснули её глаза, блеснул нож у горла.

— Для чего? Эта стрела — я хотела вернуть её не так. Ты, порченый, виноват, что не смогла. Твоя слабость заразна.

— Оставлять тебя за спиной — не слабость.

— Тогда глупость!

— Это смерть может быть глупой, — сказал Шогол-Ву, отводя нож. — Жизнь... в жизни больше цены, чем думаешь ты. Больше, чем думает племя. Даже в жизни того, кто не с тобой заодно.

Ашша-Ри стояла, сжав зубы. Нападать не спешила.

— Законы придуманы до нас. Ты знаешь людей, порченый. Они грызутся, проливая кровь — вот что бывает, если сохранять жизнь слабым и отступникам. Дети тропы жили не так. Хочешь, чтобы мы стали как люди? Чтобы не трогали гниль, пока она не уничтожит нас?

— Верь старым законам, если хочешь. Если они твои, верь. У меня своя тропа, я не зову других по ней идти.

Ашша-Ри вскинула голову.

— Тропа предательства! — воскликнула она. — Тропа, по которой трус бежит, оставляя племя в нелёгкий час, спасая собственную шкуру. Тропа, где порченый встречает врага и дарит ему жизнь! Не мстит за пролитую кровь!

Шогол-Ву промолчал.

— А зверь? Ты украл еду у племени, но сам есть не стал. Ты безумен!

Шогол-Ву не ответил и на это.

— Почему? Почему ты так делаешь, скажи? Я хочу понять!

— Если ты не чувствуешь, Ашша-Ри, то и не поймёшь. Вернись к племени. Я не хочу тебя убивать. И не хочу, чтобы это сделали другие.

— Другие! Я попалась глупо. Этого больше не будет.

Ашша-Ри примолкла ненадолго.

— Они искали мертвеца, — продолжила она. — Тебе и человеку повезло. Я шла за вами, и в другой раз моя рука не дрогнула бы. Потом увидела мертвеца.