Я выскользнула из мягкой постели и подошла к окну. Со второго этажа моей лавки было видно только угол соседнего здания, а правее — нагромождение ящиков. Сегодня эта куча была не так высока, как обычно, и за ней я смогла увидеть не только торчащие мачты кораблей, но и узкую полоску причала. Еще дальше блестело море, дробя свет огней с палуб и отсветы городских фонарей.

Источника пения я не видела, но горькая мелодия продолжалась в удивительной тишине. Моя рука сама приоткрыла ставню окна, которую я обычно закрываю от уличного шума.

Я села на подоконник и окинула взглядом полутемную улицу, уходящую в даль. Трактир был сегодня закрыт, лишь ветер устало качал висящую на цепях вывеску. Голос все пел и пел, на удивление одиноко и грустно. Голос пел ненавязчиво и печально, о чем-то понятном любому: о потерях, о боли, об утраченном, но не забытом. Казалось несправедливостью, что эта песня звучит в полнейшей тишине, отчего одиночество казалось незыблемым.

И вдруг как-то само собой получилось, что я стала подпевать. Я глядела на спокойное, искрящееся море и вспоминала Лидор.

На этот раз мне вспомнилась моя личная потеря — осень в горах Крелонтена. Бесконечные ряды деревьев, пылающих огнем, опавшие орехи на земле и последние ягоды. Заваленные листьями каменные лестницы, ведущие в гору там, где слишком крут подъем. Замшелые колонны из белого мрамора и перила, увитые ярко-алым виноградом. Кое-где в переплетениях его лоз еще можно увидеть фиолетовые гроздья ягод, которые проглядели наши виноделы. А мощеные тропки все уходят вдаль, петляют, прыгают мостами через быстрые ручьи, спускаются лесенками в ущелья. Воздух кристально чист и наполнен ароматами пряной осени: и сырости, и прелых листьев, и упавших диких яблок.

Я вдруг обнаружила себя сидящей на подоконнике и поющей под луной о доме. Слова сами ложились на ту же мелодию, которая меня разбудила. И в этот момент я поняла, что у печали одна музыка и один мотив на всех языках и во всех мирах. Стоило мне только в задумчивости замолчать, как умолк и тот, второй голос. И наступила мертвая тишина, нарушаемая лишь легкими всплесками воды, бьющейся о пирс и борта кораблей. Я с удивлением обнаружила на одном из ящиков напротив моего дома худенькую фигурку. Молодая девушка сидела на коробке и с интересом меня разглядывала, но ее лицо было в тени дома.

Я махнула рукой, и фигура качнула головой в знак приветствия.

Мы пели до самого рассвета, каждая о своем, но на один мотив. Я глядела на звездное небо, девушка неотрывно смотрела на легкие морские волны.

На рассвете, когда первые лучи солнца коснулись и осветили изнутри далекий край моря, я обнаружила, что мое горло болит, как при сильной простуде. Отчаянно першило и саднило, а затекшее тело безумно ныло. Я согнулась в приступе кашля, а когда глотнула воды и стерла выступившие на глазах слезы, фигуры на ящиках уже не было и в помине. Решив, что после ночи вытья на луну работать не смогу, я поставила за прилавок по-прежнему молчащего Арчидоза и завалилась спать.

Дремать днем это особое, ни с чем не сравнимое удовольствие. Всегда снятся очень легкие и счастливые сны, а солнечный свет освещает их изнутри волшебным сиянием. Ближе к вечеру я потянулась и попыталась проговорить несколько слов перетруженными голосовыми связками. К удивлению, мне это удалось, а боль почти полностью прошла.

Для верности я выпила пару залечивающих зелий и спустилась вниз, где Арчи обслуживал целую толпу клиентов. Я немного оторопела от такого обилия покупателей, которые при виде меня зашептались. Уже через час, когда лавка закрылась, я, убирая со стойки, спросила Арчи:

— Что за странная реакция?

Арчидоз состроил недовольную рожу.

— Они не очень мне доверяют, считают, что я твой ученик и не владею тайнами алхимии. Все очень ждали твоего возвращения. Вот и понабежали, узнав о твоем приезде.

Я довольно хмыкнула и, расставив пробники по своим местам на полках, вышла из лавки, направляясь к «Морскому черту».

В таверне оказалось невероятно многолюдно и шумно, даже по обычным для этой забегаловки меркам. Стоило мне войти, как воцарилась полнейшая тишина. Некоторые из постояльцев замерли, не донеся до ртов кружки с элем или двузубые вилки с жареной рыбой.

Я нахмурилась, окинула привычным испепеляющим взглядом эту толпу и твердым шагом прошла к барной стойке. Трактирщик расплылся в улыбке и сразу же поставил передо мной бутылку лучшего вина и стеклянный бокал. Это было своего рода блатом, обычным посетителям подавали медные кубки.

Пододвинув стул и сев спиной к стене, вполоборота к трактирщику, я налила себе бокал и пригубила. Вино и вправду оказалось чертовски хорошим, я даже прищурилась в неверном свете лампад, силясь прочитать текст на клейме.