У них были зубы. И они умели кусаться.

Сив Сандберг курила и думала о своих проблемах. Рыжие волосы свесились на лицо, и она не пыталась их убрать. Сив сидела, ссутулившись, на низком ржавом заборе за школой и наблюдала за младшеклассниками, пихающими друг друга в плечи. Дети громко переругивались и смеялись. У ног Сив лежала раскрытая черная сумка, из пасти которой выглядывали полупустая пачка сигарет, смятая банка Abro Original 18 , спутанные провода наушников и книга в твердой обложке – «Кладбище домашних животных» 19 .

В детстве она хотела заниматься балетом, но в Раттвике не было балетной школы, а о переезде не могло быть и речи. Чуть позже Сив увлеклась пением, но одних видеоуроков было недостаточно, чтобы овладеть этим мастерством. Чуть позже она стала зачитываться Гюго и мечтала переехать во Францию, но и этого не случилось. Ее мечты рушились одна за другой, оставляя на месте воздушных замков руины и пепелище. Теперь Сив курит «Lucky Strike» и превозносит Сартра 20 . Последняя запись в ее дневнике, который она бросила вести два года назад, когда окончила школу, гласила: «Я один на этой белой, окаймленной садами улице. Один – и свободен. Но эта свобода слегка напоминает смерть» 21 . Это настолько сильно откликалось внутри Сив, что она даже подумывала сделать татуировку с этими словами. Ей отчаянно хотелось вырваться из Раттвика. Остальные видели в этом городе спокойствие, она же – трясину и мертвое затишье. День за днем она думала о другой жизни и ночь за ночью проживала ее у себя в голове, когда не могла заснуть. Сив могла часами лежать в постели и воображать себя на улицах Парижа или на площади где-нибудь в Праге. Эти мысли помогали ей справляться с настоящим, но вместе с этим вселяли еще больше ненависти к Раттвику. Сив хотела уехать сразу после школы, но у нее не было достаточно денег, чтобы поступить куда-нибудь учиться. Отец обещал помогать, но ей не хотелось пользоваться этим. Сив твердо решила, что заработает на обучение сама. На протяжении двух лет она помогает отцу на хоккейной площадке. Они часто ссорятся, но отец для Сив все равно самый важный и главный человек в жизни.

Так всегда случается, когда от ребенка отказывается мать.

Несмотря на выходящее за рамки дозволенности поведение Сив, отец никогда не поднимал на дочь руку. Он сделал это лишь однажды. Когда ей было восемь. Сидя за рождественским столом, в окружении соседей и нескольких папиных воспитанников-хоккеистов, она громко сообщила, что ненавидит свою мать и назвала ее таким словом, которое восьмилетним детям знать не положено. Отец тут же вывел ее из-за стола в спальню и отвесил ей пощечину. Сив не заплакала. Только посмотрела на него прямым и твердым взглядом. Ему тут же стало стыдно. Нильс Сандберг крепко прижал дочь к себе и несколько минут шептал, что ему жаль. Сив ответила, что ей тоже.

Тоже жаль, что ее мать… И она повторила то слово, которое нельзя произносить вслух.

Сив сидела за школой больше часа. Ей не хотелось возвращаться домой. Ей вообще ничего не хотелось. Вот бы покрыться льдом от пальцев ног до кончиков волос и перестать существовать. Иногда Сив чувствовала себя слишком маленькой. Иногда ей не хватало целого мира. Она потушила сигарету и немного оживилась, когда увидела человека, проходящего мимо. Они не виделись больше пяти лет, но Сив мгновенно узнала его. Эсбен Лундквист почти не изменился. Только стал выше и старше, но возраст порой не меняет людей. Она позвала его по имени и махнула рукой. Эсбен застыл, нахмурился и посмотрел на нее. Не узнал. Тогда Сив качнула головой и покрутила пальцем возле виска. Выражение лица Эсбена изменилось. Он подошел ближе.

– Сив?

– Я.

Она знала, что Эсбен запомнил ее ребенком. Настырной девчонкой с пожаром волос, осыпающей его глупыми прозвищами. Теперь она – нечто среднее между Ритой Хейворт 22 и Линдси Лохан 23 . Голубые глаза, густо подведенные черной подводкой. Длинный клетчатый шарф, свисающий до самой земли.

– Ты присядешь? Или как? – спросила Сив.

Эсбен опустился рядом. Он погрузил руки в карманы пальто и тоже ссутулил спину. Некоторое время они сидели молча.

Сив первой нарушила тишину.

– Как тебе здесь?

– Странно.

Сив кивнула, достала новую сигарету и предложила Эсбену. Он не удивился тому, что она курит. Вероятно, был бы удивлен обратному.

– Не курю. Я думал, что ты уедешь отсюда сразу же, как появится возможность, – пробормотал Эсбен.

– А с чего ты взял, что у меня есть эта возможность?

Он пожал плечами и проводил взглядом черного кота, крадущегося мимо. Небо над ними было темное, в грязно-серых разводах. Метель закончилась совсем недавно, но грозилась начаться вновь.

– Почему ты сидишь здесь?

– Радуюсь тому, что я больше не часть этого, – Сив кивнула в сторону школы.

Эсбен фыркнул и потер переносицу.

– Я видел твоего отца. Он сказал, что ты теперь помогаешь ему.

– Вроде того.

– Нравится?

Сив отбросила волосы с лица, сощурилась.

– Нравится ли мне таскаться за малолетними засранцами и учить их держать клюшку? Большое удовольствие!

– Может, это твое призвание?

Сив ткнула его локтем.

– Заткнись, Лундквист.

Эсбен закатил глаза. Она обратила внимание, что взгляд Эсбена прикипел к пустой бутылке в ее сумке. Должно быть, от него не укрылся запах, исходящий от нее. Вишня и спирт. Девчонка, всюду таскающая с собой лимонные леденцы в карманах, превратилась в девушку, читающую истории короля ужасов и ненавидящую все, к чему прикасалась.

Эсбен наклонился и вытащил из сумки «Кладбище домашних животных» за корешок.

– Тебя не учили, что трогать чужие вещи плохо? – спросила Сив, но взгляд ее оставался равнодушным.