Огнедышащий дракон. Это точно описывает Маска. Но пока он еще и не думал о том, чтобы лично взяться за Twitter. На встрече Агравал сказал ему, что Дорси некоторое время назад предлагал ввести Маска в совет директоров. Агравал уговаривал его согласиться.

Через два дня, когда Маск летел в Германию, совет директоров Twitter прислал ему официальное предложение. К удивлению Маска, оно не было дружественным. Соглашение было основано на том варианте, который Twitter использовал двумя годами ранее, когда в состав совета директоров было решено ввести двух враждебных активных инвесторов. Условия перечислялись на семи страницах, и среди них были положения, запрещающие Маску делать публичные заявления (а также, надо полагать, и твиты) с критикой компании. С точки зрения совета директоров Twitter, это было логично. История показывала – как покажет и будущее, – что Маск может наворотить немало дел, когда даже не пытается зачехлить свои огнеметы. А его битва с Комиссией по ценным бумагам и биржам позволяла понять, как затруднительно его хоть в чем-то сдерживать.

Маск велел Берчаллу отклонить предложение. Он посчитал “предельно ироничным”, что компания, считающая свой продукт “площадкой для публичных высказываний”, пытается ограничить свободу слова. Через несколько часов совет директоров Twitter пошел на попятную. Маску прислали пересмотренное соглашение, в котором было всего три весьма мягко сформулированных абзаца. Единственное значимое ограничение: Маску не позволялось приобретать более 14,9 % акций Twitter. “Я соглашусь, если они расстелят красную дорожку”, – сказал он Берчаллу.

После того как Маск запоздало сообщил Комиссии по ценным бумагам и биржам, что держит около 9 % акций Twitter, они с Агравалом обменялись поздравительными твитами. “Рад сообщить, что мы ввели @elonmusk в состав совета директоров! – написал Агравал рано утром 5 апреля. – Он наш главный фанат и главный критик, а нам это и нужно”.

Маск ответил через семь минут, опубликовав тщательно продуманный твит: “Жду не дождусь того, как в грядущие месяцы мы с Парагом и советом директоров возьмемся за дело, чтобы значительно улучшить Twitter!”

На короткие два дня в долине воцарился мир. Маску нравилось, что Агравал программист, а не просто генеральный директор. “Я гораздо лучше взаимодействую с инженерами, подкованными в программировании, чем с типичными руководителями проектов и администраторами, – написал он. – Мне нравится с ним говорить!”

“В следующей беседе говори со мной как с инженером, а не как с директором, и посмотрим, куда нас это приведет”, – ответил Агравал.

Днем 6 апреля Люк Носек и Кен Хауэри, близкие друзья Маска, которые в свое время вместе с ним основали PayPal, мерили шагами офисное пространство на антресольном этаже завода Giga Texas, ожидая, пока Маск завершит разговор о благотворительности с Берчаллом и звонок о китайских пошлинах с администрацией Байдена. Маск жил у Хауэри и периодически ночевал у Носека. “Вот и мои домохозяева!” – провозгласил он, когда наконец освободился и подошел к ним.

Накануне было объявлено, что он вошел в состав совета директоров Twitter, и Носек с Хауэри восприняли его решение скептически. “Думаю, мне стоит ждать проблем, – радостно согласился с ними Маск, сев за стол для переговоров, откуда открывался вид на сборочные линии Tesla. – У меня куча денег лежала мертвым грузом!” Хауэри и Носек усмехнулись и стали ждать, когда он скажет больше. “На мой взгляд, очень важно иметь площадку, которой можно доверять или которой хотя бы можно не слишком не доверять”, – добавил Маск. Он пожаловался, что члены совета директоров Twitter не заинтересованы в продукте лично – ни как акционеры, ни как пользователи. “Параг – технарь и более-менее представляет, что происходит, но совершенно очевидно, что этим сумасшедшим домом управляют сами пациенты”.

Он повторил свою простую мысль: демократии не повредило бы, если бы Twitter перестал ограничивать свободу слова пользователей. “Twitter должен двигаться к свободе слова, по крайней мере в том смысле, в каком ее трактует закон, – сказал он. – Сейчас Twitter подавляет свободу слова гораздо сильнее, чем требуется по закону”.

Хауэри разделял либертарианские взгляды Маска, но осторожно возразил ему, выразив ряд сложных мыслей в наводящих вопросах. “Думаешь, он должен быть как телефонная система, где слова, сказанные на одном конце, точно так же слышатся на другом? – спросил он. – Или скорее как система, которая управляет дискурсом мира, а потому имеет продуманный алгоритм приоритизации и деприоритизации?”

“Да, это трудный вопрос, – ответил Маск. – Иметь возможность высказаться – это одно, но надо понимать, что выводить на передний план, а что отодвигать на задний”. Возможно, алгоритм продвижения твитов следовало сделать более прозрачным. “Это может быть алгоритм с открытым кодом, размещенный на GitHub, чтобы люди могли его изучить”. Эта идея понравилась консерваторам, которые считали, что в алгоритме тайно зашифрована либеральная ангажированность, но она не отвечала на вопрос, должен ли Twitter пытаться предотвращать распространение опасного, ложного и вредного контента.

Маск предложил и несколько других идей. “Может, пусть люди вносят небольшую плату, пару долларов в месяц, за верификацию?” – спросил он. Это стало одной из ключевых идей Маска для Twitter: подписка с использованием кредитной карты и номера телефона была бы способом верификации личности пользователей. Алгоритм мог бы отдавать им предпочтение, поскольку они, вероятно, менее склонны к мошенническим действиям, травле и распространению заведомо ложной информации. Это могло бы снизить скорость, с которой любая дискуссия сводилась к сравнению людей с нацистами.