Лорд Крокан рассказывает сказку. Как и анамнез, который привел меня сюда, эта история — не слова, а древняя песня, которая рисует в моем сознании такую яркую картину, что кажется, словно я проживаю каждый момент, будто воспоминания принадлежат мне. Однако, в отличие от зыбкого анамнеза, гимны Крокана сильны и ровны. Там, где воспоминания Леллии рассыпаются и тускнеют, воспоминания Крокана ясны, как дневной свет.

Мир молод.

Все старые боги присутствуют в своем могуществе. Даже глазами Крокана эти существа непостижимы для меня. Они одновременно велики и малы. Бесконечны и конечны. Но, благодаря его словам, я чувствую, что знаю их. Мы родственники.

Среди этих вечных существ есть ответвления, духи, которые строят мир — от воды до огня и воздуха. Они ходят вместе со смертными, являясь последним достижением божественной резьбы.

Вэйл воздвигнут.

Леллиа отказывается уходить. Здесь ее народ — ее смертные дети. Им тоже нужен Крокан. Ибо Смерть — во многом партнер Жизни. Он не оставит ее, не сможет. Он не оставит их.

Так и остались два бога на краю Вэйла, из которой уходят их сородичи. Крокан провожает души погибших в Запределье. Леллиа следит за тем, чтобы сохранить зарождающуюся новую жизнь королевства, которое она помогла создать. И на какое-то время становится спокойно.

Тепло заливает меня при звуках ранних сирен. Существа, достаточно сильные, чтобы коснуться глубин ее возлюбленного. Их кузины, создания земли, дриады. Больше. Гораздо больше.

Время идет. Как невероятно быстро, так и медленно. Для меня, смертной, столетия — это всего лишь миг для божественного, потустороннего существа.

Первые народы умирают, и Крокан провожает их. Их дети умирают. И их дети. Цикл непрерывен и не требует усилий. Но и он начинает отдалять тех, кто остался в живых, от их божественных хранителей. Их истории тускнеют, теряются. Каждое поколение все меньше и меньше способно встать перед старыми, постичь их.

Начинаются магические войны.

На людей охотятся. Леллиа истекает кровью — они сражаются с родственниками. Она больше не может найти нужных слов для общения со своими детьми. Они не могут — или не хотят — слушать ее мольбы о мире.

Воздвигается Фэйд.

Разрыв сердца со всей жестокостью землетрясения, способного сотрясти основы мира. Песня, больше похожая на крик. Боль, которую немного уменьшает лишь возвращение человеческой королевы в мир, где живет Леллиа. Ее руками у основания алтаря Леллии посажено дерево. Дом для ее сердечной боли. Для усталой богини, чьи дети больше не поют ей, как раньше. Для богини, чей голос стал хрупким и усталым. Она уединяется в дереве, чтобы хоть на мгновение полечить свое израненное сердце.

Корни растут все глубже.

Она погружается в землю. В камень смертного мира. Она опирается на жизнь, природу и магию. Но ее собственная сила начинает ослабевать.

Пойдем со мной, любовь моя, умоляет Крокан. Больше это место не для нас.

Я все еще нужна им. Еще немного, отвечает она. Все слабее и слабее, каждый раз сильнее, чем предыдущий.

Их дуэт продолжается. Он поет для нее, поднимаясь из тьмы. Тоскуя по свету. Тоска по ней. Крокан поет всеми голосами тех, кто был раньше, а Леллиа отвечает всеми голосами тех, кто еще не пришел.

Но она становится все слабее и слабее. Все слабее и слабее.

Вскоре дуэт превращается в соло.

Пойдем со мной, любовь моя, умоляет Крокан. Времени осталось мало.

Ответа нет.

Песня затихает. В груди все сжалось, в горле все пересохло. Глаза колют. Три тысячелетия тоски. Служение людям, которые уже не помнят и не понимают своих слов.

Рядом со мной Илрит обмяк, одной рукой закрывая рот, другой хватаясь за грудь, словно мог вырвать сердце. Я обнимаю его, и наше прикосновение облегчает разрывающую позвоночник тяжесть одиночества. Он издает протяжный горестный звук. Я не могу не отозваться.

Песня, которую мы поем, изменилась. Она по-прежнему наша собственная, но навсегда измененная грузом того, что мы видели. С тем, что мы теперь знаем.

— Я была неправа, — прошептала я. — Я ошибалась насчет вас. Насчет всего этого. Я думала, что вы, возможно, враги. Я думала, что ты держишь ее в плену. Но она сама решила остаться, даже зная, что это может означать для нее — продолжать изливать свою силу в этот мир… Все, чего ты хотел, — это освободить ее и вернуться к своим, чтобы спасти ее. — Я выпрямляюсь и смотрю на Крокана. Его изумрудные глаза сияют в ответ.

На свете есть хорошая любовь. Настоящая любовь. Любовь, которая дойдет до самой высокой горы или до глубин самого глубокого моря. Я знаю ее перед собой и знаю ее рядом с собой.

— Как нам это исправить? — спрашиваю я, когда Илрит обретает самообладание.

— На поверхности об этом никто не знает, — слабо говорит Илрит. — Мы понятия не имели.

— Потому что вы больше не слушали, — говорит Крокан почти громовым рыком. — Когда она кричала, вы не слушали. Когда она шептала, вы отвернулись.