– А вино? Напитки! Из чего, на чём вы делали мне морковный сок?

– Вы только что могли видеть превосходную морковь. Я самолично почистил её и отжал вот на этом агрегате. – Тамаз положил волосатую руку на многоцелевой, внушительных размеров, комбайн.

– Вы хотя бы моете его?

– Обязательно! Все насадки легко снимаются и моются. Внутри мы промываем водой из шланга. Видите – вот шланг. А комбайн стоит в нише, из которой вода сразу стекает в водосток.

– Ладно, ладно… Я не знаю, в чём дело, но чем-то я, кажется, отравилась.

– Не пугайте меня, – взмолился Тамаз. – Не надо про отравления. Если вы чем-то отравились, у нас могут быть крупные неприятности… может пострадать масса людей!

– Хорошо. Скажу пока, что я… переела жирного мяса.

– У нас имеется достаточный запас лекарств. Что вам дать? – спросила Лариса, всё это время тихонько стоявшая в дверях кухни.

– Ничего не надо, милочка. Я дама не юная – я давно взяла за правило носить с собой всё, что может понадобиться. У меня всё есть. Если только это не какое-нибудь специфическое отравление, – добавила Тамара Савельевна.

– Ну что Вы, не беспокойтесь, – ободрила её Лариса, – с нами никогда не случалось ничего подобного.

– Всё, милочка, бывает в первый раз… всегда бывает первый раз, – грустно сказала Тамара Савельевна и, сложив руки на животе приятных размеров, побрела к себе в комнатку-нумерок – лечиться и отлёживаться.

– Может, Вам молочка согреть или заварить бруснички, или ещё что? – спросила Лариса.

– Ничего не надо, а то вы меня вконец уморите.

В одиннадцать часов вечера, когда в «Кольчуге» стало заметно тише, из номера благовоспитанной пожилой дамы доносились неприятные звуки мучительной рвоты. Обеспокоенная Лариса колготилась над ней, стараясь способствовать облегчению её страданий всем, чем можно. Она всё чаще задумывалась о неприятном: надо вызывать «Скорую помощь».

Тамаз закончил дела, поручил припозднившихся клиентов Егору и забрался в постель, томясь от предчувствия чего-то плохого, шныряющего поблизости, но пока что не заглянувшего в окно. Полчаса назад он улёгся с одной единственной мыслью: наконец отдаться во власть милостивому сну. А через десять минут вбежала Лариса и сообщила, что постоялице совсем дурно. Он с неохотой покинул уже согретую постель, надел халат, нацепил на ноги тапочки и пошёл оценивать уровень беды и прикидывать возможный урон, если про это прознает санэпидемстанция.

– Выйдите вон! – закричала Тамара Савельевна, стоя в дверях туалета, как только Тамаз вошёл к ней в номер. – Вон, вон, я вам говорю! – Она поперхнулась, закашлялась, дёрнулась животом, вытянула шею, выпятив горло, сглотнула и со стоном опустилась на колени, склоняясь над унитазом.

Тамаз вышел.

– Никто больше на живот не жалуется? – спросил он у жены.

– Нет.

– Это хорошо. – Тамаз немного успокоился. – Будем надеяться, что она вытолкает из себя всё ненужное и придёт в норму. Ладно. Я тут лишний. Ты уж как-нибудь сама. Я пойду, попробую уснуть. Извини, я сегодня что-то очень устал. Не помощник я тут. Вон как она на меня кричит. Если станет хуже, зови… и «Скорую» без меня не вызывай. «Скорая» – дело серьёзное. Прежде чем принимать такое ответственное и наверняка губительное для нашего небольшого бизнеса решение, надо всё хорошенько взвесить.

– Я понимаю, Тамазушка. Я всё понимаю.

– Это хорошо. – Тамаз вздохнул. – Мне с тобой повезло. Ты у меня смышлёная и трудолюбивая. Прости, если что не так. – Он притянул жену и поцеловал сперва в лоб, по-отечески, а потом – в щёку, возле самых губ, и ушёл.

Напившись воды с сахаром, солью и содой, проглотив пять таблеток активированного угля и ещё горсть всяких снадобий, которые оказались при Тамаре Савельевне, к первому часу ночи она легла в кровать под три байковых одеяла, два из которых она попросила дополнительно, потому что ей стало казаться, что в комнате очень холодно. Лариса тоже это приметила и с тревогой выглянула в окно. Никого и ничего не увидев, кроме лёгкой позёмки, она отогнала ненужные мысли о непонятных сторонах жизни, которых только и недоставало её воображению и издёрганным нервам для усугубления общей картины, чтобы довести её до нервного срыва.

Поставив у кровати больной пластмассовое ведёрко с крышкой, дабы предотвратить неприятные последствия от внезапно подступивших среди ночи позывов к рвоте, убедившись, что ничего не требуется, Лариса, наконец-то, очутилась под боком спящего мужа.

Чвакошвили спали крепко.

Егор заглянул к ним в два часа ночи и не осмелился потревожить их из-за пожилой дамы, которая снова начала стонать. Он вернулся к её двери, прислушался, постоял, размышляя, что бы предпринять?

Пока он слушал, как у неё начинается очередной приступ рвоты, думал о том, что всё-таки надо разбудить хозяев, затем спускался и вторично заглядывал к Чвакошвили, колебался в их комнате, снова не отваживаясь потревожить их сон, и снова поднимался, чтобы прислушаться к тому, что теперь происходит за дверью постоялицы, у той в комнате всё стихло – женщина вроде как успокоилась. Всё это заняло каких-то пятнадцать минут, потому Егор решил, что переживать не стоит. Но если у неё будет ещё один приступ, тогда он сразу же, обязательно и непременно, разбудит чету Чвакошвили!

Егор вернулся на стул за стойкой бара и упёрся взглядом в экран телевизора. Ему было холодно как никогда раньше в «Кольчуге». И от этого – страшно от мысли, что где-то рядом бродит пропавший человек. А может, их целая свора? Все пропавшие разом, скопом собрались на какую-то свою, одним им ведомую сходку. А может быть, мёртвые?

– Бррр-ры! – Егор поёжился и разжёг в камельке огонь позадорнее, поярче – пускай потрескивает да поигрывает – всё оно как-то веселее. – Это тебе не Калач с Батоном. – Он хмыкнул и улыбнулся, вспомнив, как одолел их, как они падали в слякоть, в грязь под крыльцом его дома.