— Но этого так и не произошло, — предположил он, кивнув.

— Этого не произошло, потому что Фрэнк? Женился . Так что мы застряли в аренде на полтора года, живя в арендном доме, который не могли себе позволить, и вот мы здесь.

— Почему вы остались после полутора лет?

Я поднимаю руки, театрально пожимая плечами. — Она сказала, что не хочет снова вырывать нас с места. Я не жалуюсь, потому что мне нравится жить в доме, а не в квартире, но стресс от жизни так далеко за пределами наших возможностей… не очень. Нам приходится платить так много за аренду и коммунальные услуги, что, как ты видел в продуктовом магазине, у нас нет денег на жизнь».

— Это отстой, — сочувственно говорит он.

— Так и есть. И наша аренда скоро закончится, но я не думаю, что она снова будет ее продлевать. Ее парень теперь живет в городе, и я не знаю, как она думает втиснуть нас всех в его двухкомнатную квартиру, но, похоже, это ее новый план.

— У него есть дети?

— Нет. Он молод. Я качаю головой, уставшая от одной только мысли об отношениях моей матери.

— Могу поспорить, ты будешь рада поступить в колледж и отвлечься от всего, — говорит он.

— Не думаю, что мы сможем себе это позволить. Лена собирается в Бостонский колледж; она хотела, чтобы я пошла туда вместе с ней, но это невозможно. Я собираюсь взять отпуск на год, найти работу, всё уладить. А там посмотрим.

— У них есть стипендии, — отметил он.

Я пожимаю плечами, не особо желая об этом говорить. — А ты? Ты собираешься в колледж или остаешься здесь?

— Никакого колледжа, — говорит он, глядя на пиццу, а не на меня.

Нахмурившись, я спрашиваю: — Почему? Не то чтобы его семья не могла себе этого позволить.

Его губы дергаются в крошечной, невеселой улыбке. — В моей работе это не нужно.

А, ну… конечно. Я сглатываю, наблюдая, как он продолжает избегать моего взгляда. — Это… эм… Я имею в виду, очевидно, знаю только то, что видела в фильмах и сериалах, но ты не мог просто отказаться, если бы захотел?

Слегка покачав головой, он говорит: — Нет. Матео пришлось бы меня выпустить, но он этого никогда не сделает.

— Почему нет?

— Потому что он придурок.

Я киваю, глядя на свою пиццу. — Кто такой Матео? Он босс? Или…?

— Да, более или менее. Его отец по-прежнему глава семьи в патриархальном смысле, но Матео — фактически глава.

— Это как в «Клане Сопрано»? — спрашиваю я, тут же чувствуя себя глупо, когда он ухмыляется мне.

— Нет. Он немного смеется, роняя пиццу на тарелку. — На самом деле, моя семья не совсем то, что ты думаешь. Мы не часть изначальной сицилийской мафии. Аль Капоне, все то, что ты видела, — это не совсем мы.

— О. Это не так? Но я думала…

— Нет. Моя семья начала это здесь — не в Италии, я никогда там не был, и, вероятно, никогда не буду. Мы не они , просто… мы итальянская преступная семья, которая насчитывает четыре поколения — как нас будут называть, ты знаешь?

— Так ты не…? Я хмурюсь, растерянно. — А в чем разница?

— Мы просто делаем все по-своему. Как плохие парни, которые сами себя сделали, я полагаю. Думай о настоящей мафии как о старых деньгах, а о моей семье как о новых деньгах. Чужаки могут называть нас одним именем, но для нас есть различие. Например, в настоящей мафии она не так одержима кровью, как моя семья. У нас есть люди — солдаты, соратники — которые не связаны с нами, но основные люди? Вся семья. За одним исключением, все связаны кровью. В нашей семье есть выводки детей — мой отец один из семи. Это патриархально — отец Матео был боссом до него, его отец был боссом до него, его отец был боссом до него. У Матео пока нет сына, но когда он появится…

— Следующий босс, — заключаю я.

Он кивает один раз. — Если, конечно, что-то не прервет линию. Если кто-то когда-нибудь успешно убьет Матео, все может измениться.

— Боже мой, — говорю я, широко раскрыв глаза. — Неужели любовь не потеряна?

— Хм?

Я слегка улыбаюсь. — Просто странно слышать, как кто-то так небрежно говорит о том, что члена семьи могут убить.

— Они все ублюдки, — говорит он смиренно. — Все мужчины в моей семье. Но линия Матео самая худшая. Его отец — больной ублюдок, и Матео оказался не намного лучше.

— А как же твой отец? — спрашиваю я, играя соломинкой.

— Больной ублюдок. Если фамилия Морелли и у них есть пенис, просто считай, что они больные ублюдки.

Я выдавливаю улыбку. — Ты не больной ублюдок.

— Посмотрим, — говорит он, как будто это не имеет значения. Подняв пиццу, он говорит: — В любом случае, нам не стоит об этом говорить.

— Мне нравится узнавать что-то новое о твоей жизни, — говорю я ему.

Слегка кивнув, он говорит: — Я понимаю это, но не хочу вовлекать тебя в это. Хочу держать тебя отдельно.