Мы с Максом подсели к ней, а Костик пристроился с краю и начал чесать дворнягу за ухом.

– Ведь вы теперь уедете? – спросила Марина, глядя перед собой, куда-то вдаль, на железную дорогу.

Мы молчали.

– Вообще-то, у нас каникулы, – подал голос Костик.

– Слушай, Марин, а что если мы тебе присмотрим квартиру у нас? – вдруг предложил Макс. – Это хорошее вложение денег. А мы потом в гости к тебе ходить будем.

– А мать?

– А мать здесь останется, – мрачно сказал я. – С бабкой.

Марина посмотрела на меня и покачала головой.

– Бабка умерла сегодня утром. Матери дома нет. Вот одна Найда ко мне пришла.

Я увидел, что она беззвучно плачет.

– Да что же это такое творится, – воскликнул я и вскочил со скамейки, напугав собаку. А Макс… Макс обнял Марину за плечи и сказал ей на ухо несколько слов. И она уткнулась ему в плечо, уже не скрывая слез. Костик уселся рядом и тоже стал шептать ей что-то, пытаясь утешить. А я стоял и смотрел на нее. Все стоял и смотрел.

Документ6. Я несколько дней думал, продолжать ли мне дальше мою работу. Открывал нотбук и бездумно бродил по интернету. Зашел на официальный сайт города Хворостова – его, похоже, соорудили недавно. Почитал малограмотные новости («Губернатор края приехал в наш город, в канун юбилея»). На нескольких кадрах хроники несимпатичный человек с одутловатым лицом, как рак-отшельник, выползал из большого черного джипа на привокзальную площадь – прямиком в этот самый канун. Другая фотография на сайте называлась скромнее: «Восход на берегу залива». Я подождал, пока она откроется, и замер.

Неизвестный любитель запечатлел тот самый кусок береговой линии, который стал финишным отрезком моего личного путешествия. Вот они, поросшие кустами склоны, поросшее кустистыми облаками широкое небо, белесое море и маяк на косе. Когда-то мой отец сделал по этим камням свои первые самостоятельные шаги, а я – последние.

Я отложил нотбук и поставил ноги на пол. Попробовал встать, держась за прикроватный столик. С трудом прошелся по комнате, хватаясь то за спинку стула, то за кресло. Ноги ступали нехотя и как-то брезгливо. Так мог бы двигаться по ненавистной русской земле Петр Первый, счастливо вышедший из-под рук грузинского скульптора. Этого Петра я недавно видел на обложке российского журнала, купленного отцом в Праге, специально для меня. Вероятно, я должен был испытать гордость от заголовка: «Петр Не Последний».

Память меланхолично подсказала: Петр Второй помер, не пережив собственной свадьбы. Про третьего и вспоминать не хотелось.

Я добрался до окна и выглянул вниз. Сад был пустынен. На скамейке под окном лежал забытый кем-то журнал, тот самый, с Петром на обложке. Журнал было жалко. Но спуститься вниз в одиночку у меня ни разу еще не получалось.

Сидя на подоконнике, я думал: сколько еще будет продолжаться мое комфортное заточение? Мне предстояло закончить в одиночестве курс психологии местного университета – мои успехи озадачили меня самого. Доктор Лившиц, приехавший сюда вместе с нами сразу после первого российского дефолта, особенно настаивал на том, чтобы я продолжал вникать в эту популярную лженауку. «Подумай: психиатры лечат больных, а психологи – здоровых, – говаривал он. – И кого, ты думаешь, больше?» – «Даже и не знаю», – грустно отвечал я. «Нет, ты не понимаешь. Больше здоровых, а у здоровых больше денег. Иначе бы мы тут не сидели», – рассуждал Борис Аркадьевич. «Вот поэтому вы тут и сидите», – помню, сказал тогда я, а доктор обиженно умолк. «Вы сидите, я лежу», – добавил я с улыбкой, чтобы не огорчать его. В конце концов, дядя Боря лечил меня с детства. «Ты и лежи, – как ни в чем не бывало, продолжал он. – Лежи, лежи, может, умнее станешь. Хотя таких взрослых охломонов, как ты, учить вообще бесполезно». Я знал, так он пытается сделать мне приятное.

«Зато потом, как встанешь, будешь со мной работать. Будешь?» – спрашивал доктор – и, скажу вам честно, я всерьез рассматривал его предложение. Лившиц всерьез занялся в этой еврославянской стране психологическим консалтингом для сбежавшего туда нового русского бизнеса, да так развернулся, что никто и не догадывался его спросить: а от чего, собственно, психологи лечат здоровых?

И все же здесь было тоскливо и одиноко.

Вы, конечно, спросите: что стало с моими друзьями, и почему я не говорю о них ни слова? Не знаю. Поставив точку в предыдущем эпизоде, я совсем было распрощался с ними: наше путешествие привело нас на край обрыва, за который мне и сейчас грустно заглядывать.

Но все же у повести должен быть хороший конец. Я же заранее придумал, какими словами она закончится: «и будем жить долго и счастливо».

Вернувшись на диван, я придвинул к себе ноутбук. «Восход на берегу залива» я сделал заставкой рабочего стола. Я вглядывался в молочно-белое море и каменистый берег, пока не вспомнил всё.

Эпизод61. Ночь после Маринкиного дня рождения мы решили провести у моря. Мы приехали на знакомый берег незадолго до темноты, поставили автобус в зарослях и на всякий случай огляделись: не свалятся ли нам на голову камни или нежданные туристы? Сами-то мы уже стали своими в этом городишке, и даже знакомые гопники научились растворяться в воздухе, когда мы выходили на улицу. Во-первых, мы всегда были вместе. Во-вторых, мы имели очень независимый вид. Только сегодня на нашем счету водилось кое-что кроме независимости, и всякий встречный это чувствовал.

Было тепло и душно, как часто бывает в этих краях в начале июля. Шумело море, на каменистых склонах стрекотали цикады. В отдалении жгли костер то ли здешние, то ли приезжие дикари. Оттуда донеслось бренчанье гитары. Скорей все-таки приезжие, решил я. Макс прислушался и по каким-то оттенкам бардовской песни, известным разве что ему, определил: «старичье». Нашествия с той стороны можно было не опасаться. Советские студенты восьмидесятых тоже были независимы и самодостаточны – судя по голосам, на поздний сеанс ностальгии они притащили с собой местный портвейн.