Феттерман натянул перчатки, подхватил саблю и направился к двери. Его ответ прозвучал на ходу.

– В верховьях! – Его голос звучал бодро. – На склонах Волчьих.

Это были плохие новости. Волчьи горы находились в двадцати милях отсюда, по очень пересеченной местности, на равном расстоянии как от военного лагерю сиу, как и от форта. Отправить туда сорок новичков под командованием неопытного и безрассудного офицера было всё равно что бросить кота, вцепившегося в хороший кусок мяса, в бочку с бульдогами.

Тем не менее, мы отправились в путь: Феттерман, молодой лейтенант по имени Уэндс, два сержанта, тридцать восемь рядовых и я. Все мои познания об индейцах основаны были на тридцатидневных уроках Эда Гири по дороге из Канзас-Сити, плюс то, что я сам усвоил в окрестностях форта.

На это мне пришлось натянуто улыбнуться. Гири продал меня Кэррингтону как опытного разведчика (я искренне думаю, что он считал меня таковым). Я, наделенный безграничным уважением к своим способностям, не сказал ни слова, чтобы разубедить полковника. К тому же до сих пор мне везло. Местность вокруг Фил Кирни кишела дичью. Я неплохо зарекомендовал себя в качестве охотника, во многом благодаря моему новому винчестеру, кстати единственному такому, который я видел к северу от Ларами.

Во время нескольких мелких стычек с небольшими отрядами врагов, совершавших набеги на форт, я находил возможность поразмяться с кольтами последней модели. Однако я не делал ничего такого, чтобы улучшить репутацию, которую создал мне Гири в своем разговоре с Тупым Ножом. Теперь, отправляясь в свою первую разведку боем с краснокожими воинами, я задумался, не слишком ли хорошо Гири придумал про эту «большую магию с помощью маленьких ружей».

У нас было мало времени для таких сомнений. Через два часа напряженной езды мы уже могли слышать стрельбу. Лейтенант Уэндс и я отправились вперед на разведку. Мы привезли Феттерману хорошие новости. Караван, который, как я теперь знал, охранялся двадцатью солдатами, занимал отличную оборонительную позицию: пять фургонов стояли полукругом у нависающего утеса, в двухстах ярдах от реки. Из фургонов велся непрерывный ружейный огонь. Было видно двенадцать человек, которые были на ногах и сражались.

Индейцы вели себя странно сдержанно, разъезжая взад и вперед перед караваном, выкрикивая оскорбления и стреляя из тех немногих ружей, которые у них были, с очевидной небрежностью. Я узнал младшего вождя, Идущего Кролика, но не увидел других вождей его ранга.

Я должен признаться, с легким стыдом, что разделял неосновательную уверенность Феттермана при этом известии – уверенность, которая до захода солнца в тот день стоила жизни восьми ухмыляющимся мальчишкам, с таким нетерпением гнавшим вслед за нами своих скакунов.

По команде Феттермана мы, не скрываясь, спустились в долину реки; наши солдаты кричали, безрассудно размахивали саблями и разряжая оружие; это последнее действие лишний раз показывает невежество некоторых пограничных офицеров: Феттерман не потрудился выдать винтовки для этой веселой забавы, предположив, что это будет стычка почти рукопашная, для которой достаточно будет сабель и револьверов.

Как бы то ни было, наше появление очень ободрило защитников фургонов с лесом и, по-видимому, деморализовало врагов, потому что те с гортанными криками разбежались по долине. В авангарде их доблестных преследователей скакал нетерпеливый Хусейн, растолстевший от полугодового армейского рациона, а в его качающемся седле сидел гражданский разведчик Дж. Б. Клейтон, в тот момент был такой же раздобревший, как и его резвый скакун, особенно в некоторых местах, ограниченных волосами и ушами.

Как официальный разведчик экспедиции, я должен разделить ответственность за то, что последовало за этим. Если судить беспристрастно, то нельзя во всём винить одного Феттермана.

Да, мы попали в засаду. Настолько аккуратную и профессиональную, насколько хотелось бы вам, и гораздо более профессиональную, чем хотелось бы большинству из нас.

Мы пронеслись мимо фургонов, сломя голову, вверх по долине, преследуя «трусливых краснокожих». Не успели последние из наших солдат удалиться от фургонов на расстояние выстрела, как холмы по обе стороны от мелкой реки Языка вслед за нами выбросили из себя такой живой количество живо заинтересованных друзей и родственников наших намеченных жертв, что в скором времени позади нас, между нами и фургонами, оказалось не меньше сотни сиу и шайенов.

Теперь из верхней части долины, где они исчезли всего несколько мгновений назад, вновь появилась первоначальная группа из примерно сорока воинов. С ними было ещё около сотни краснокожих партизан, которые, несомненно, были обязаны своим присутствием там в такой подходящий момент чистой удаче – той самой чистой удаче, которая заставляет краснокожих начальников штабов, таких как Бешеный Конь, бодрствовать допоздна.

Это была прекрасная ловушка. Хорошо устроенная. Красиво сработавшая. Как и в большинстве хороших ловушек, не обошлось без малой толики крови на её челюстях.

Феттерман – да простит его Господь – даже издал радостный крик, когда увидел наше затруднительное положение. Разделив свою команду, он послал лейтенанта Уондса и тридцать человек в атаку на индейцев в нашем тылу. Затем, радостно крикнув мне: «Давай, Ястребиный Клюв! Зададим им жару», – он повёл оставшихся восьмерых солдат в отчаянный бросок на сто пятьдесят дикарей перед нами.

Хуссейн, уродливая тварь, в двадцать прыжков доставил меня до фалд капитана.

У меня не было времени сообразить, что происходит. Ряды краснокожих перед нами разверзлись, как огромная алая пасть, поглотившая Феттермана и всех восьмерых его солдат. Каким-то чудом я прорвался сквозь бурлящую массу воинов на открытое пространство. К тому времени, когда я смог остановить Хусейна, я стал свидетелем такого же чуда. Феттерман все еще был в седле, хотя в ту минуту его будущее можно было исчислять секундами на пальцах одной руки. Будущее восьми его людей было ещё короче.