— Простят, если ничего другого за душой не водится.

— Простят? — Глаза женщины засветились радостным блеском.

— Могут простить.

— Спасибо вам! Пройти по родной траве в утренней росе — это счастье! — И она шла по траве босиком, точно уже начала свой длинный путь искупления греха. Так грустна и задумчива была она в эту минуту! Слезкину от всей души стало жалко ее. «Пусть бы уж простили, если нет вины у нее», — подумал он.

Словно догадавшись, о чем думали в эту минуту ее конвоиры, женщина благодарно поклонилась и с улыбкой пошла дальше.

Задержанную допрашивал Торопов. Панькин писал протокол. Оба офицера были в новеньких, блестевших золотом погонах. Они получили их несколько дней назад и поэтому чувствовали себя непривычно скованными.

— Ваша фамилия? Имя, отчество? — спрашивал Торопов, пристально рассматривая женщину.

— Ланина. Елена Ивановна Ланина.

— Возраст?

— Двадцать два года.

— Где родились?

— В Харбине.

— Национальность, подданство?

— Русская. Подданная Маньчжу Ди Го.

— Постоянное место жительство, профессия, где работаете?

— Живу в Харбине, профессии не имею. Раньше работала в конторе парфюмерной фирмы «Стелла». Сейчас не работаю.

— На что живете?

Ланина на секунду задумалась. Торопов пристально посмотрел ей в глаза. Она спокойно выдержала его взгляд, ответила:

— На деньги японской разведки.

Панькин от неожиданности скрипнул стулом. Торопов, выпустив изо рта длинную струю дыма, кашлянул.

— Вот как?

— Вернее сказать, жила, — поправилась Ланина. — Теперь все кончено.

— Как это понимать? — испытующе глядя на нее, спросил лейтенант.

— Это долго рассказывать. — Женщина тяжело вздохнула. — Позвольте мне закурить.

Торопов протянул ей пачку папирос. Женщина взяла со стола спички, прикурила.

— Если вас это интересует, могу рассказать. Только, повторяю, это очень длинная история, — проговорила она устало. На ее щеках прорезались скорбные морщинки, глаза стали печальными.

— Два года я сотрудничала с майором Накамурой — заместителем начальника японской миссии. Выполняла его задания по работе среди русской эмиграции. Иногда получала поручения, связанные с разведкой на вашей стороне.

Она подробно рассказала о поручениях Накамуры, о своем отношении к разведывательной работе. Офицеры слушали ее, не перебивая. Многое из того, что она говорила, им было известно. Она говорила правду. Когда Ланина закончила рассказ, Торопов спросил:

— А зачем вы перешли к нам сегодня?

Женщина стряхнула пепел с папиросы, рука еле приметно вздрагивала.

— Вы, очевидно, знаете Накамуру? — Она внимательно посмотрела сперва на одного офицера, потом на другого.

Торопов не ответил. Расценив это молчание по-своему, Ланина продолжала:

— Он сейчас находится в Уда-хэ. Вызвал сюда и меня. Приехал в Уда-хэ и Новиков. Вы его, наверное, тоже знаете. Мне, кажется, что Накамура затевает что-то серьезное. Иначе, зачем бы ему вызывать этого бандита? На Кулунтая он опереться не может. После ранения на вашей стороне старик чувствует себя неважно.

Женщина, не скрывая волнения, закурила вторично.

— Вчера вечером Накамура пригласил меня к себе на конспиративную квартиру. Угостил хорошим вином, потом стал склонять к сожительству. Такие попытки бывали и раньше, но мне удавалось их отводить. Вчера же он был так настойчив, что я не выдержала и ударила его. Он выхватил пистолет, хотел пристрелить меня. Но потом, успокоившись, сказал, что отправит меня под «красный фонарик», на потеху нижним чинам… — Глаза ее сверкнули гордо и гневно, ноздри раздулись. — Скажите, что мне было после этого делать?

Не получив ответа, она взволнованно продолжала:

— Я решила порвать с ними. Уйти к вам. Принять заслуженное наказание. Будь что будет, а сотрудничать с ними я больше не могу. Мне надоело каждый раз чувствовать себя на грани жизни и смерти. Вы понимаете, как это тяжело? Каждый день оскорбления. Грязные унижения! Кто вынесет это?! Я устала. Ведь я женщина!

Торопов открыл стол, вынул карточку. С фотографии на лейтенанта смотрела приятная девушка. В ее больших темных глазах, в двух маленьких ямочках на щеках, было столько обаяния, неосознанной женственности. Это была Елена Ланина, та Ланина, которая сейчас сидела перед ним и с горечью, с возмущением рассказывала о своей печальной судьбе. Тогда ей было восемнадцать. Сейчас — двадцать два. Но как изменила ее жизнь, какая скорбь легла на это красивое лицо! Те же темные глаза под стрелками нахмуренных бровей, те же пухлые губы. Нет только ямочек на щеках. Щеки стали впалыми.

— Да! — Торопов вздохнул и, подавая карточку женщине, заметил: — Вы очень изменились…

Женщина взглянула на фотографию, грустно покачала головой.

— Это я снималась в эмигрантской гимназии, — сказала она, с надеждой подняв глаза на офицера. Уловив во взгляде пограничника сочувствие, Ланина кротко заключила: — Да, господин лейтенант, жизнь не щадит…

— Жаль, когда женщина становится на такую скользкую, далеко не женскую дорогу… — Торопов развел руками. — Вы нам так и не досказали, зачем перешли границу?