— Здорово!

— Вот это класс!

— Ай да повар!

— И пельмени лепить и лозу рубить — везде мастер! — заговорили бойцы.

— А ну, товарищ Абдурахманов, покажите, что умеете вы, — приказал лейтенант. — Чему научили вас в кавалерийском клубе?

Абдурахманов до службы занимался в конном кружке. Рубить ему приходилось. Поэтому он бойко выехал на исходный рубеж и, не вынимая клинка, собрал коня в пружину. Сигнал начальника — и Абдурахманов, свирепо насупившись, помчался вперед. Уже на скаку — признак особой удали! — он выхватил клинок и вошел в паркур. Один за другим отлетают в стороны стебли лозы, некоторые втыкаются в мягкий грунт. Клинком кузнец владел не хуже повара. Это было ясно каждому. Рубил он, пожалуй, даже изящнее: не серединой клинка, а кончиком, оставляя корешок не больше вершка.

— Молодец! — похвалил Торопов, когда всадник стрелой вылетел из паркура.

Слезкин с завистью следил за Айбеком.

Наступила очередь попытать счастья и другим молодым пограничникам. Кругом стоял сплошной хохот, несмотря на грозные окрики начальника.

Кони метеором проносились между стойками. Бойцы старательно махали клинками, но тоненькие лозинки колыхались как ни в чем не бывало. Они будто посмеивались над конниками. «Ах ты, черт возьми! — ахал в душе Слезкин. Его потная рука прилипла к эфесу. — Неужели опять оскандалюсь? Со стороны смотреть — кажется, чего здесь мудреного? Только не зевай!»

Костя с азартом смотрел на стойки паркура, быстро соображал: «В конце концов, можно не каждую лозу рубить. Срубил — прицелился, срубил — прицелился. И так пойдет. Три-четыре срубишь и хорошо. Все лучше, чем махать впустую».

Он вздрогнул, когда скомандовали ему. В самый последний момент мелькнула мысль: «Зачем давать коню большой разгон? Лучше на тихом галопе…»

Слезкин пришпорил Жемчужину. Лениво вильнув хвостом, рыжая кобыла мелкой рысцой затрусила между стойками. Так под оглушительный смех он и проехал, свалив лишь пару лозинок.

— Костя, ты лучше запряги Жемчужину! С телеги сподручнее рубить! Аллюр все равно тот же будет! — смеялись бойцы.

Самолюбивый Слезкин чертыхался.

— Повторите заход! — приказал Торопов, пряча улыбку.

Слезкин, нахлестывая кобылу поводьями, хотел исправить ошибку. Но Жемчужина, словно на потеху насмешникам, идти галопом не пожелала. Второй заход она прошла той же неторопливой походкой.

— Еще раз! — скомандовал начальник.

На этот раз Костя так огрел Жемчужину, что она рванулась с места в карьер. Промахнувшись на первой лозе, Слезкин чуть не скрипнул зубами и прицелился на следующую. «Я вам сейчас докажу, мазилы!» — сверкнула мысль. Замахнувшись, он сгоряча дернул за повод. Кобыла повернула морду. Клинок пришелся ей прямо на переносицу.

— Растяпа! — закричал Торопов в ярости. Жемчужина вынеслась из паркура и заходила по кругу, разбрасывая хлопья слюны и брызги крови.

Слезкин спрыгнул на землю. Бледный и растерявшийся, он бессмысленно глядел на притихшую лошадь и топтался на месте. Жемчужина моргала ресницами, часто вздрагивала. С ее переносицы тонкой струйкой стекала кровь. Опомнился Слезкин лишь тогда, когда Айбек, перемахнув на полном скаку через забор, привез аптечку и начал смазывать рану.

Никого и ничего не видя, Костя увел Жемчужину в конюшню и чуть не заплакал, увидев огромные, тоскливо-испуганные глаза лошади. Он стыдился выйти к товарищам. На душе было муторно.

Во время разбора занятий начальник отругал его за небрежность. Костя попытался что-то сказать в свое оправдание, но Торопов оборвал его:

— Слишком вы самолюбивы и самоуверенны, Слезкин! Перед другими все хотите выставиться! Не переоценивайте себя, а лучше терпеливо учитесь!

Слезкин стоял, точно оплеванный, готовый провалиться сквозь землю.

После ужина Костя выпросил у Михеева ломоть хлеба, взял из тумбочки несколько кусочков сахару и пошел в конюшню. Дневальный куда-то вышел, и он, насыпав Жемчужине две пайки овса, сел на цимбалину. Лошадь, не притрагиваясь к корму, жалась к станку, боязливо косилась на хозяина.

— Ну, не сердись, дурашка, не сердись. Я больше не буду, — шептал Костя, гладя лошадь по шее. — На вот тебе, полакомься. — Он поднес на ладони пару кусочков сахара, но Жемчужина замотала головой и уткнулась в кормушку. — Меня, может, полоснули сегодня побольнее, чем тебя!

Подошел дневальный, спросил:

— С кем это ты?

— Обиделась моя старушка, даже сахар не берет.

— Посиди немножко. Возьмет.

Слезкин сел опять на цимбалину. Жежчужина неторопливо хрустела овсом, изредка оглядывалась, отрывая морду от кормушки.

«Видно, правду сказал начальник, — хмуро думал Слезкин. — Тяжело правду-то слышать. Будто клинком в сердце ткнул. — Почувствовав, что начальник стал ему неприятен, он вдруг со злостью обрушился на себя: — А что? Не прав он? Сто раз прав! Все лучше других хочешь быть! Не научившись — хочешь хвастануть! Не-ет, в первый ряд выходят после большого труда. Если б Зойка услыхала сегодня Торопова, она бы и смотреть-то на тебя не стала».

Он вздохнул, протянул руку к кобыле.

— Хоть ты-то уж не косись на меня. — Жемчужина несмело взяла сахар, теряя слюну, захрумкала зубами. Съев сахар, она потянулась за хлебом. — Ну вот, спасибо тебе, коняга ты милая. Все мы немножко лошади, — прошептал Костя и прислонился щекой к лошадиной морде, стал расчесывать гриву, челку. Забыв обиду, Жемчужина доверчиво жалась к человеку.