— Спасибо, что привез сюда, — тихо говорит.

— Угу.

— Если вдруг, что-то не то сейчас сказала, то, — отворачивает голову от меня и в сторону выдает слова, — извини меня, пожалуйста.

— Не страшно! Не извиняйся. Женщина не должна просить прощения, тем более у мужчины. Это тоже неправильно. По крайней мере, я, мужлан, так считаю.

— Даже за бестактность? И тот вызов, с которым я допытывала тебя? — смотрит в пол на свои передвигающиеся ноги. — Извини меня, Алексей, еще раз.

— Оля, — перехватываю, обнимаю за талию и мягко приземляю к себе на бок, — не должна, не должна. Нет бестактности, когда люди друг друга только-только узнают. Они словно прощупывают почву, передвигаются по минному полю. Всегда ведь можно по неосторожности нарваться на ту самую взрывную дурь. Тут, солнышко, дело в опыте и потом ты всего лишь хотела узнать обычные вещи. Сколько? Как долго? Как? Но мне нечем хвастать. Увы, увы, и еще разок, увы! Возможно, для кого-то это минус, но я все-таки предпочитаю поставить себе за нормальное отношение с женским полом твердый плюс. Три женщины! С серьезным обращением! Вот так, одалиска! Придется, солнышко, поверить, а я говорю, как есть! Первая…

Смотрю на ее макушку, спрятанную под цветастую косынку, и понимаю, что даже от этого вида, как озабоченный торчу. Затыкаюсь и рассматриваю, рассматриваю, рассматриваю. Или может быть так ее запоминаю? Или что-то я там божественное увидеть хочу? Может быть, нимб?

— Одалиска? — ей вопрос хриплю.

— Да? — поднимает ко мне лицо, пытается улыбнуться — ах, как натянуто-то раскрывает рот.

— Ты — святая? Признайся мне, будь добра. Как ты там говорила, как на исповеди! Теперь я твой пастырь-исповедник!

Она как-то слишком быстро грустнеет и шепчет, глядя на морскую волну:

— Я — падшая, Алексей, абсолютно не святая. Скорее, наоборот, слишком грешная и ад с чертями по мне уже давно скучает.

Что я сейчас должен сделать и сказать? Заглядываю осторожно — слез в глазах нет, но губы быстро дергаются — Климова сдерживается из последних сил.

— Тшш, хватит. Переключаемся на что-нибудь другое. Не знаю только, что? Тут, солнышко, придумывай сама.

— Штиль, видимо, закончился? — она просовывает между нами свою худую ручку и пытается обнять меня за талию, а я подхватываю ее узкую ладошку и укладываю себе на пояс брюк.

Меняет нехорошую тему. Молодчина!

— Да, будет ветрено, одалиска. Облака краснеют. Завтра, наверное, будет небольшой или, — поджимаю губы и качаю головой, — большой-большой шторм.

— А дом твой крепкий? Не унесет с обрыва в море? — вопрос, по-моему, с издевкой.

— Не переживай, солнышко. Все сделано на славу, и наша крыша никуда не улетит и даже не протечет, — направляю нас на длинную скамейку. — Идем туда.

Мы присаживаемся на ужасно скрипящую лавочку, практически растягиваемся на ней. Ольга плотнее жмется ко мне, снимает свою обувь и забрасывает ножки на брусья, а я от меленьких в темный лак окрашенных ноготков тащусь — пялюсь, долбано рассматриваю все это диво, даже приоткрываю рот, слегка облизываю губы и слишком громко сглатываю:

— Красиво!

— М? — оборачивается, локтем упирается в мой бок и смешно по-детски заглядывает в глаза.

— Вид, говорю, красивый, одалиска, и свежий воздух. Море, песок, закат и тепленькая женщина у меня под боком. Красота!

— Алексей! — еще один толчок в мою бочину.

— Ты успокоишься? Что опять не так? — рукой притягиваю за плечо и заставляю Климову уткнуться своим лицом мне в грудь. — Что ты все время возишься, вертишься, суетишься? Что такое?

— А у тебя есть ко мне вопросы?

Блядь! Есть, конечно! И их слишком много! Однако сегодня вечером я предпочту все-таки заткнуться и по-мужски молчать…

— Пока нет, Оль. Но, — еложу подбородком по ее маковке, — будут позже. Нужно сформулировать — корректно, правильно, чтобы избежать недопонимания и соблюсти с тобой рамки приличия.

— Господи, Смирнов, что ты можешь такого спросить, раз о рамках приличия вдруг вспоминаешь?

— Потом, — губами прикасаюсь к ее косынке, — потом, потом. Давай просто помолчим. Угу?

Она обнимает меня двумя руками, укладывается и смотрит куда-то в сторону, но точно не на море. Климова думает о чем-то нехорошем, своем?

— А где маяк? — приподнимается и рассматривает сереющие просторы.

— Завтра покажу. Ты, я смотрю, не настроена на вечернюю морскую прогулку? Бухтишь, бухтишь, задницу на теле моем мостишь, потом меня же и пинаешь, вопросы какие-то бредовые задаешь? Что такое? Ты уже устала? Пойдем домой?

— Нет-нет. Я… — затихает на одну минуту, на чем-то сосредотачивается, а потом произносит. — Тут так спокойно, Леш. Очень тихо, безмятежно. Хорошо!