— Ты ведь тоже всё бы мне рассказала, — добавил Наму.

Он ошибался. Окажись я на его месте, не стала бы ничего ему говорить. Я бы вообще никому ничего не сказала. Странное чувство накрыло меня чёрным облаком. Наму спустил собаку на пол и обнял меня. Я целиком помещалась на его широкой крепкой груди. Некоторое время Наму не двигался. И я тоже замерла. Я поняла, что уже очень давно мы не замирали вот так вместе вдвоём. Мы услышали, как кто-то этажом выше спустил воду в унитазе.

Несколько дней спустя я проехала в автобусе мимо комплекса «Небо и земля». Я специально выбрала этот маршрут, чтобы посмотреть на здание. Оно располагалось вдоль дороги на одном из углов небольшого перекрёстка. Наш автобус очень кстати остановился на светофоре, и я довольно долго разглядывала здание через окно. Вопреки моим ожиданиям, оно оказалось громоздким и обшарпанным. Окружающие его изящные новые постройки только усиливали это впечатление. Большие и маленькие вывески хаотично закрывали собой весь фасад. «Промтовары», «Аптека», «Кофейня», «Центр китайской медицины», «Стоматология», «Лап- шичная», «Компьютерный клуб», «Школа китайского языка»… Я начала считать этажи: первый, второй, третий, — но постоянно сбивалась. В какой-то момент на светофоре сменились сигналы, и здание быстро скрылось из вида. Я подумала о самой дальней комнате на самом верхнем этаже этого стремительно удаляющегося строения, о комнате, где я ни разу не была, и о старике в этой комнате.

Ему было семьдесят три года. Довольно давно от него ушла его последняя женщина, и с тех пор он жил в одиночестве. Последнее время он перестал верить кому бы то ни было. Он проживал день за днём по давно заведённому распорядку. Каждое утро сначала на метро, а затем пешком он добирался до работы, работал допоздна и возвращался домой. У него был диабет первого типа. Однажды у него уже был угрожающий его жизни приступ. Когда кризис миновал, старик стал очень словоохотливым. Окружающие его люди считали, что по большей части весь свой запас красноречия он тратил на ругань и выговоры арендаторам и сотрудникам его комплекса. Старик помешался на здоровом образе жизни, и с течением времени это переросло в настоящую манию. Поэтому если всё оставить как есть, он с лёгкостью протянет ещё лет двадцать. И такой прогноз Чхве Тону сообщил Наму не с точки зрения сына, но с позиции врача.

— А через двадцать лет мне самому будет уже за шестьдесят, и судя по моей нынешней финансовой ситуации, высока вероятность, что к тому времени я обанкрочусь и окажусь в тюрьме, — добавил Тону без тени иронии. — Ну или сныкаюсь где-нибудь на Филиппинах или в Камбодже. Проведу жизнь в бегах от правосудия.

Интересно, о чём подумал Наму после такого признания. Через двадцать лет и ему, и мне будет за пятьдесят. Его престарелая собака к тому времени помрёт, и кого тогда он будет называть семьёй, этот Наму. В пятьдесят лет уже особо не заработаешь в качестве фитнес-тренера, что же он будет делать, этот Наму. А что же в пятьдесят лет буду делать я, я сама…

Несколько дней спустя Наму принёс домой какую-то прямоугольную деревянную коробочку. Коробочка была из тех, где запросто могла бы оказаться инкрустированная золотом ручка или брошь с опалом. Внутри оказалось нечто похожее на круглый пузырёк. Он был в несколько слоёв завёрнут пузырчатой упаковочной плёнкой. Это был раствор инсулина. Старик дважды в день колол себе в живот инсулин. В кожаной сумочке кирпичного цвета, изготовленной по его индивидуальному заказу ещё в 1980-х годах, лежали наготове шприц и игла, которые он использовал в обеденное время. Это была идея Чхве Тону — заменить лекарство старика этим раствором. Здесь концентрация инсулина была в разы больше того, что он привык колоть себе всю жизнь. После подмены старик собственноручно сделает себе инъекцию, чем вызовет гипогликемический шок и в считаные минуты впадёт в кому. И все это сочтут непреднамеренным самоубийством.

Практически безболезненная смерть, как заверял Чхве Тону. Он решил, что лучшим временем для подмены будет воскресное утро, когда ни охрана, ни уборщики, ни служба парковки не выходят на работу и большая часть арендуемых помещений также закрыта. Единственному сыну и наследнику всего имущества на это время необходимо было неопровержимое алиби. Как раз на этих выходных Чхве Тону планировал принять участие в конференции в Токио. Узнав о горькой утрате, он с лёгкостью организует поспешное возвращение на родину — в этом плане Токио весьма удобен. Деревянная коробочка лежала в холодильнике рядом с контейнером с кимчхи, бутылкой молока и упаковкой яиц. Наверное, её вполне можно было бы принять за коробку с солёной рыбой. Я сама не заметила, как начала ежеминутно заглядывать в холодильник.

— Мне кажется, ему это не на пользу, — прокомментировал Наму. Он сказал это негромко, но почему-то от тона, которым он это произнёс, внутри у меня всё сжалось.

Прошло три дня. Единственное, что мне запомнилось из этих трёх дней, что у Эни случился приступ. Наму ушёл на работу, и я осталась дома одна. Я смотрела шоу талантов по телевизору. Разные талантливые люди всё носились и носились по сцене, а я ужинала рамёном, заварив себе лапшу в картонном стаканчике. Это было одно из немногих блюд, которое можно было приготовить, не открывая холодильник. Собака Наму, несмотря на то что теперь уже не могла бегать, шустро села рядом со мной. Я скормила ей несколько макаронинок. После того как собака перенесла операцию, я стала частенько угощать её чем-нибудь из своей тарелки, когда не видел Наму. Проглотив лапшу, собака, подволакивая заднюю лапу, направилась в сторону ванны, но внезапно остановилась, затряслась всем телом, и тут её задние лапы подкосились, и она упала. Язык у неё вывалился, взгляд застыл. Я беспомощно смотрела, как сереет вывалившийся язык. И почему всё это должно было случиться, когда я осталась дома одна?! Всегда в моей жизни всё не вовремя. Во мне всё бурлило от злости на преследовавшие меня несчастья.

Наму не отвечал на звонки. Пока ноги собаки сводило судорогой, я несколько раз подряд пыталась дозвониться до него, но безуспешно. Эни перестала шевелиться. За окном темнело, и я понимала, что вместе с сегодняшним днём уходит и жизнь этой собаки. Я оставалась в комнате вместе с умирающим состарившимся животным. Впервые я наблюдала смерть непосредственно рядом с собой. В шкафу лежала сумка с деньгами, в холодильнике — шприц со смертельной дозой инсулина. И всё это принадлежало Наму. Но Наму не было рядом, чтобы навсегда закрыть глаза его единственному члену семьи. И он не смог произнести последние напутственные слова. Многое в нашей жизни происходит вопреки нашим самым искренним желаниям. Эни уже испустила дух?

Пока я ждала, я вылила остатки рамёна в раковину, тщательно оттёрла губкой палочки, которыми ела. Потом завернула тельце Эни в наше лучшее полотенце. Мне стало не по себе, когда я почувствовала пальцами шерсть и скелет собаки, которая была жива всего двадцать минут назад. Я открыла морозилку. Вынула куски давным-давно позабытого мяса, расфасованного по пакетам и промороженного до каменного состояния, и положила Эни на освободившееся место. Ящик морозилки как раз подошёл по размеру худосочной собачке. Повезло, что Эни была некрупным животным. Я закрыла дверцу морозильной камеры. Это всё, что я могла сейчас сделать. Я сидела одна в комнате, где в шкафу была спрятана сумка с деньгами, в холодильнике — инсулин, а в морозилке — труп собаки, и ждала возвращения Наму.