— Врешь! — сжав свои огромные кулаки, Гурьян двинулся на подростка.

Сысоич с силой рванул надзирателя за рубаху:

— Не трожь, пущай парень говорит.

— Сколько ребят пропало в тайге, — продолжал взволнованно рудокоп. — Кто виноват? Ты! Можешь пороть меня до смерти, а правду я беспременно выскажу. Мне все равно на рудниках не жить! — выкрикнул он уже истерично.

Молчаливая толпа подростков всколыхнулась.

— Убрать Гурьяна!

— Убрать! — размахивая руками, с исступленными лицами рудокопы двинулись на опешившего Дурасова.

Пятясь от наседавшей на него толпы, Дурасов крикнул Фролке:

— Штуцер!

Сысоич, размахивая руками, кричал:

— Ребятушки! Детки! Образумьтесь!

В Гурьяна полетели тяжелые куски железной руды. Увертываясь от них, он побежал по склону Шуйды и скрылся в лесу.

Испуганный Фролка подал хозяину ружье.

— Стрелять не надо, — подскочил к Дурасову Сысоич. — Хуже будет. Ребятушки! — выкрикнул он во всю силу легких. — Гурьяна хозяин уберет. Расходитесь по ямам.

Толпа подростков остановилась.

— Обмана не будет? — раздался чей-то неуверенный голос.

— Нет, нет, что вы, бог с вами, идите работайте. Нельзя так, надо по-хорошему. Если есть обида на Гурьяна, поставим другого. Работу бросать нельзя.

Возбужденная толпа рудокопов медленно расходилась по выработке. Вытирая потную лысину, Сысоич влез в тарантас.

— Пошумели ребята маленько, — сказал он Дурасову со вздохом.

— Это бунт! — Петр Сергеевич сделал выразительный жест. — Я не потерплю подобных явлений.

— Их и не будет, — ответил спокойно старик, усаживаясь рядом с хозяином.

— Господи, жара-то какая. Давай, Никита, трогай, — сказал хозяин Грохотову, и оба тарантаса стали спускаться с Шуйды.

Выбрав небольшую поляну, путники решили сделать привал.

Плохое настроение Дурасова и его спутников, вызванное неприятной встречей на Шуйде, исчезло с появлением бутылок, которые Фролка расставил на скатерти.

— Господа, сейчас мы организуем маленький закусон и на охоту! — воскликнул повеселевший Петр Сергеевич.

— Мне с вами несподручно, — заявил Сысоич Петру Сергеевичу, — лучше отдохну у лесника. Потом заедете за мной. — И, облюбовав посошок, повернул на дорогу, ведущую на рудники.

Шагая к Шуйде, Сысоич думал:

«Сколько труда положено, народу загублено, и все теперь пойдет прахом, — старый слуга вздохнул. — Ну, пошумели ребята, эка беда. Как оно было, так и будет, — продолжал он размышлять. — Зачем ружьем грозить? Ты их лучше пряником помани, а где надо и кнутом огрей. Так-то».

На дороге лежали вечерние тени. С гор потянуло прохладой. Поднявшись на склон Шуйды, Сысоич долго прислушивался к ударам кирок и кувалд, которые глухо доносились из-под земли.

Россыпи кончились, тяжелее стала добыча. Пора мужиков сюда гнать. Ребята на руду хлиповаты стали».

Отдохнув, Сысоич направился к казарме.

Тени сгущались. Длинная вереница устало шагавших подростков напоминала похоронную процессию. Пропустив мимо себя ребят, Сысоич пошел в казарму. Кислый запах мокрой одежды и портянок, едкий чад от слабо мерцавших по углам плошек, грязные двухъярусные нары с кучами тряпья, мокрые, в зеленых пятнах стены, по которым ползали какие-то твари, — все это заставило Сысоича повернуть обратно к выходу. Вошел Гурьян. Не замечая в полусумраке казармы хозяйского доверенного, он шагнул к нижнему ярусу нар и, ухватив за ноги одного из подростков, рванул его к себе.

— Жаловаться на меня вздумал! — прорычал он свирепо и взмахнул плетью.

Под сводами казармы пронесся отчаянный вопль.

— Убрать меня захотели! Вот вам, вот вам, — начал он избивать подростков.

Раздались крики, плач. Слышался стук падавших тел, стоны, мольба.

Задыхаясь, Сысоич подбежал к Гурьяну и с силой ударил его палкой по голове. Тщедушное тело старика, казалось, все тряслось от гнева.

— Лютовать вздумал! — второй удар заставил Гурьяна попятиться к дверям. — Галиться над ребятами, варнак ты этакий.

Защищаясь от ударов, которые продолжал наносить ему Сысоич, Гурьян запнулся о порог и упал. Старик в сердцах еще раз стукнул его палкой и крикнул:

— Вон отсюда, чтоб духу твоего не было на Шуйде!

Гурьян тяжело поднялся и, потирая ушибленную коленку, сказал угрюмо:

— Уйти-то я уйду, только как бы пожалеть тебе об этом не пришлось.

— Вон отсюда, бродяга! — Сысоич застучал палкой об пол. — Стращать меня вздумал. Опять потянуло на мокрое дело. Знаю тебя.

Гурьян, тяжело ступая, зашагал по склону Шуйды. Через несколько минут он как бы слился с темнотой. Сысоич вернулся в казарму.