…Кони медленно стали спускаться с крутой горы. Вот и Рудничное.

При виде старой казармы, стоявшей посредине села, Даниила охватили воспоминания о безрадостных днях ранней юности. Сколько раз он вот здесь, на пороге казармы, был порот, сколько безутешных слез пролито… И вот теперь он возвращается штейгером. Из раздумья вывел голос Сысоича: «Вот и приехали». Старик, кряхтя, вылез из тарантаса и засеменил на ревматических ногах к калитке небольшого домика. На стук вышел Автомон.

— Вот тебе помощника ученого привез, — сказал Сысоич хозяину, показывая глазами на штейгера.

— Что ж, хорошо. — Ответил степенно Автомон. — Милости прошу, заходите в дом.

Пройдя через широкие сени, они оказались в просторной горнице. Навстречу им поднялась высокая полная женщина — жена Автомона. Она, отвесив по-раскольничьи поясной поклон, произнесла певуче:

— Присаживайтесь, я сейчас пойду насчет самоварчика похлопочу.

— Китайское-то зелье водится у тебя? — весело спросил Сысоич хозяина.

— Храню для гостей. Сам-то не употребляю, да и семья держится устава.

— Фрося! — послышался голос жены Автомона.

— Сейчас выйду, мама.

Из маленькой горенки вышла дочь. Поздоровалась с Сысоичем, как со старым знакомым, и, слегка зардевшись, поклонилась Кайгородову. Юноша поднял глаза на девушку. Спокойная, величавая осанка, высокий, точно выточенный из мрамора лоб, правильные черты лица, большие темно-карие глаза, густая коса, перекинутая через плечо, — все это пришлось по душе Даниилу с первого взгляда. В отличие от бойких заводских девушек Фрося казалась замкнутой, неразговорчивой. На вопросы Сысоича она отвечала односложно, бросая порой взгляды на сидевшего за столом Кайгородова. Простая обстановка комнаты, белизна стен, обилие цветов, стоявших на подоконниках, ярко вышитые рушники по бокам старинных икон, запах сушеной мяты — все это создавало уют, располагало к покою, и Даниил в семье Усольцевых почувствовал себя, как в родном доме.

Закончив чаепитие, мужчины ушли на рудники. Беспорядочность разработок, которые велись с момента открытия рудников, сказалась на выработке. Даже при беглом взгляде, на Шуйду было видно, что здесь требовалось уже проведение вскрышных работ, а это удорожало стоимость добычи руды, значит, и выплавку чугуна, что в расчеты Сысоича не входило.

— Добывайте руду «на выходах», — говорил он Автомону, — на сотни лет ее хватит не только нам, но и внукам и правнукам нашим. А сколько руды на Зяр-Кускане, сочтешь. А ты говоришь, надо пустую породу отвозить на отвалы, — повернулся Сысоич к Даниилу.

— А кто платить будет? Пускай лучше лишнюю колышку [6] руды на пожог привезут, чем платить за вывозку породы. Выгоднее хозяину. — Убеждать Сысоича в том, что рано или поздно придется убирать отвалы пустой породы, под которой похоронены миллионы пудов руды, Кайгородов считал бесполезным.

— Надо начинать разработку на Бакале, отправлять подводы с рудой на заводы без промедления. Переселить с Рудничного к месту рудника отвальщиков и бирщиков. Юрюзанские и Катавские рудокопы пускай живут в селе. Места всем хватит. Что до шматов — не баре, в шалашах проживут, — продолжал распоряжаться старик. — Тебе, Даниил, надо побывать на Буландихе, слышал, руда там есть.

— Хорошо, — ответил Кайгородов, а когда Сысоич с Автомоном повернули в село, он сказал старику: — Думаю сходить на шихан, к вечеру буду дома.

Юноша отправился в знакомый путь.

Вот и Шуйда. По-прежнему хранит она в своих недрах большое богатство — тяжелый камень, но оно, как и раньше, принадлежит заводчикам и купцам. Почему же простой народ вынужден гнуть спину в непосильном труде для небольшой кучки праздных людей? Где же справедливость? Где тот солнечный город пресветлого мужа Кампанеллы Томазо, учение которого он узнал еще в Германии? Тяжела доля крепостного на Руси. Но и немецкие крестьяне вынуждены обрабатывать свои маленькие участки земли по ночам. Там такой же гнет, как и здесь. Даниил все это видел своими глазами.

Занятый этими мыслями, юноша не заметил, как добрался до подножия шихана. Форма скалы напоминала голову исполинского человека. Выдвинутый вперед полукруглый камень был похож на козырек фуражки, а лежавшие глубоко под ним две впадины — на глаза каменного гиганта. Причудливое наслоение кварцитов напоминало губы, нос и подбородок. Даниил посмотрел на вершину скалы.

«Разве взобраться? Попробую», — решил он. И, поставив ногу на первый выступ камня, цепляясь рукой за остальные, соблюдая осторожность, медленно, шаг за шагом стал подниматься на шихан. Достигнув «козырька», встал во весь рост и огляделся. Далеко, далеко виднелся мрачный хребет Суки. Ниже лежала пасмурная тайга. Ближе виднелись отроги Шуйды, Иркускан и Буландихи.

Упираясь остроконечными вершинами в небо, неясными контурами вырисовывались великаны Южного Урала: Яман-Тау и Темир-Тау.

Даниил вернулся в дом Автомона, когда уже зажгли огни. Сысоич с хозяином обсуждали предстоящую перевозку руды в зимнее время.

— Надо тебе съездить в Первуху и Елизаветинку, — говорил старик хозяину. — Собрать сход и объявить, кто меньше двух лошадей поставит на руду — будем пороть нещадно.