— Садись за стол, выпей с похмелья стаканчик медоухи, может, пройдет. Где вчера был?

— У Серафимы, — неохотно ответил Даниил и опустил глаза.

Марфа сердито задвигала ухватом.

— Вот трафа, — проворчала она. Было непонятно, относилась ругань к Серафиме или к корчаге, которую Марфа с трудом вытаскивала из печи. Собрав на стол, старая женщина уселась рядом с Даниилом и, положив руку на его плечо, сказала проникновенно:

— Не ходи ты, ради бога к ней. Заманит она тебя, как русалка в омут, не выберешься, погибнешь.

Вздохнув, Марфа затеребила бахрому скатерти.

— Говорю, как сыну. Оставь ее, змею подколодную. Один ведь ты у нас. — Голос Марфы дрогнул, губы задрожали и, смахнув рукавом слезу, она продолжала уже спокойнее:

— Неофит всю ночь не спал. Ворочался, жалко ведь тебя. Старик так и подумал, что ты к этой беспутной зашел. Завлекёт она тебя, опутает.

Даниил сидел за столом, подперев рукой голову. На душе было нехорошо.

— Не пойду я больше к ней, — Даниил прихлопнул рукой по столу.

— Ну вот, — обрадованная Марфа подвинула ему ватрушки, — ешь, пока горячие. На рудниках-то не знаю, кто тебя покормит. Разве Усольцевы? Ты погляди у них девку. Хоть и двоеданка [5] , а народ ее хвалит. Умница, хозяйственная такая, и родители живут, слава богу, неплохо. Смотри не прогадай. Ведь пора тебе и жениться. Пора и свое гнездо свить, — наставительно заметила Марфа. — Налить еще чайку? — видя, что племянник поднимается из-за стола, спросила она.

Даниил отказался.

— Постой-ка, что я тебе скажу. Садись, торопиться тебе некуда. — Марфа опасливо посмотрела на окна. — Бают, Пугач какой-то появился на Яике. От заводских слыхала. — Понизив голос, Марфа продолжала: — Называет себя ампиратором; народу с ним тьма-тьмущая. Казаки да башкиры толпой стекаются к нему. Да и наши заводские того и гляди переметнутся к Пугачу. Ванька Кузнецов, крепостной Твердышевых, их мутит. Еще слышала, в Белорецке поймали степного человека, пытали, зачем явился, умолчал. — Голос Марфы перешел на шепот: — Говорят, башкирский атаман правой рукой у Пугача, Салаватко какой-то и с ним Ахмед с Шуйды объявился.

Даниил обрадовался.

— Ахмед с Шуйды? Ты правду говоришь, тетя?

— За что купила, за то и продаю, — Марфа обидчиво поджала губы. Помолчав, женщина продолжала: — Слышала от добрых людей. Теперь этот Ахмед тысяцким у Пугача. Того и гляди как бы на Юрюзань не нагрянул. Наш-то управитель солдат затребовал. Разбойника Гурьяна, что Сысоич с рудников выгнал, да варнака. Сеньку, Мясниковского служку, к себе приблизил. Без них даже до ветру не ходит. Боится мужиков.

Даниил задумался. Еще когда он переезжал Волгу, то слышал, что какой-то самозванец-казак Емельян Пугачев объявил себя императором. Кайгородов большого значения слухам не придал. И вот теперь, слушая Марфу, он вспомнил свою встречу с Ахмедом и его подругой Фатимой. Встревожило появление Гурьяна на заводе. Бывший каторжник, о котором он не слышал несколько лет, стал теперь приближенным Мейера.

«Лучше уехать отсюда скорее на рудники». Даниил поспешно оделся и вышел на улицу. Утро было пасмурное. Обходя лужи, образовавшиеся от вчерашнего дождя, Кайгородов бросил беглый взгляд на окна дома Серафимы. Он увидел ее лицо, припавшее к стеклу, скорбные глаза и, опустив голову, прошел мимо.

Оформив в конторе бумаги, он зашел к Сысоичу.

— Что, руки чешутся до дела? — старик одобрительно похлопал его по плечу. — Двинемся вместе.

Часа через два они выехали из Юрюзани. Слякоть, бездорожье вымотали Сысоича и пришлось сделать остановку на кордоне. С тех пор как Даниил вместе с Ахмедом выручили Фатиму, здесь мало что изменилось. Только дом лесника казался как бы вросшим в землю, тополь, широко раскинув могучие ветви, точно жалуясь на непогоду, глухо шумел. Переночевав, путники двинулись дальше. Дорога круто пошла в гору. С трудом вытаскивая экипаж из грязи, кони шли шагом, постепенно поднимаясь на склон. Вот и Шуйда. Даниил с любопытством стал рассматривать знакомые места. Лес отступил. Там, где когда-то была опушка, торчали лишь пеньки. Начались отвалы пустой породы. Под ними лежали мощные пласты железной руды, добыча которой по-прежнему велась хищнически. Всюду виднелись разбросанные в беспорядке ямы, шурфы, глыбы кварцитов и срубленные деревья.

— Ты только посмотри, как хозяйничали, — качая головой, говорил сокрушенно Сысоич. Помолчав, старик продолжал: — В прошлом году, как приспичило с рудой, Мейер и забегал. Пришлось отрывать рабочих от завода, гнать мужиков на рудники. Получается так, — держась рукой за тарантас, который бросало из стороны в сторону, продолжал Сысоич, — пока руда идет на завод, хозяину заботы нет, как она разрабатывается. Получилась заминка, пошли в ход батоги да плети, рудокопы, дескать, виноваты, бить их нещадно. А вот сами не подумают, что ихним трудом богатство создают.

Даниил с удивлением посмотрел на Сысоича.

«Не пытает ли меня? Не похожи что-то его речи на речи хозяйского доверенного». Как бы угадывая мысли молодого штейгера, старик поднял указательный палец вверх и произнес наставительно:

— Все зиждется на работных людях, потому и заботу надо иметь о них. К примеру, запряги тощую лошадь, что она повезет? Самую малость, а на сытого коня наваливай сколь хошь. Теперь смекай, корми рабочего и требуй от него, что бог на душу положит, отсюда отечеству польза и хозяину прибыль. Так-то.