— О, это старый лис, — говорил он жене в один из своих приездов на завод. — Его нужно остерегаться. Дурасов что? Пхе! — Густав Адольфович презрительно махнул рукой. — Большой младенец.

Назначение Усольцева на рудник вывело из равновесия Мейера, и он пожаловался Дурасову:

— Сысоич начинает забывать, что на заводе есть хозяин.

Петр Сергеевич, прищурив левый глаз, долго смотрел через ружейный ствол на солнце и наконец лениво спросил:

— В чем дело?

— Старик без нашего ведома назначил на рудники нового надзирателя.

— Ну и что? Пускай занимается заводскими делами. Посмотри-ка, мне кажется, что Фролка вычистил плохо.

Мейер мысленно выругался и взял из рук Дурасова ружье.

…Под напором ветра глухо шумела тайга. Роняла листья черемуха, обнажались кустарники и поблекли травы. Сыро и холодно. В тоскливом безмолвии тайги глухо плескались о камни торопливые волны реки. Осенняя печаль лежала на всем: на могучей лиственнице, которую, точно саваном окутывал туман, на красавице пихте, на запоздалых цветах, горестно припавших к земле. Унылая, хватающая за сердце картина.

В один из таких дней Серафима увидела из окна дорожный возок, который с трудом тащила по липкой грязи пара усталых коней. Возница, лениво помахивая кнутом, безучастно смотрел по сторонам, обращаясь порой к седоку, одетому в кафтан немецкого покроя. Возок повернул в переулок, где стоял дом Неофита. Серафима поспешно протерла запотевшее окно рукой и припала к стеклу. Лошади остановились у ворот дома магазинера. Соскочив с сиденья, приезжий энергично постучал. На стук вышла Марфа и, всплеснув радостно руками, повисла на его шее. Серафима в глубоком волнении отошла от окна. Машинально подойдя к зеркалу, она поправила волосы.

«Морщины появились, — подумала горько женщина. — Чего жду, на что надеюсь, старая, глупая баба». Тяжело вздохнув, шагнула к буфету, открыла дверцы и, вынув графин с настойкой, наполнила два граненых стаканчика. Затем вяло опустилась за стол и, чокнувшись с невидимым собеседником, произнесла вслух:

— С приездом, Данилушка.

Подперев щеку рукой, долго сидела в глубокой задумчивости. «Что же, выпью пока одна за твой приезд, сокол мой ясный. Скорей бы встретиться, увидеть, какой ты теперь, как на меня взглянешь…» Серафима неуверенными шагами вновь подошла к окну, но в переулке было пусто.

День тянулся мучительно долго. Не раз подходила к окну, хотя бы издали посмотреть на Данилушку, но все напрасно. Начинался дождь. По оконному стеклу, затянутому водной пеленой, одна за другой, оставляя светлые полоски, скатывались крупные капли. Ветер шумел в голых ветвях тополя.

На сердце у Серафимы стало еще тяжелее. «Господи, за что такая мука? — Женщина упала на колени перед иконой и, сложив молитвенно руки, долго смотрела с тоской на потемневший лик старинного письма. — Спаси, сохрани, пречистая. Укрой животворящей десницей своей. — Серафима вздрагивала от глухих рыданий. — И зачем только я, несчастная, родилась на свет. О-о, господи, как тяжело…»

Потолок и стены, казалось, давили Серафиму; поднявшись на ноги, она, точно больная, вновь подошла к окну.

Вечерело. Сумрак наступающей ночи окутал землю. Дождь не переставал. Теперь он глухо барабанил по железной крыше дома, шумел в заводском саду и безжалостно хлестал о стены построек. Где-то далеко на окраине выла собака. Все это еще сильнее угнетало Серафиму. Отойдя от окна, она легла на кровать и закрыла голову подушкой.

Утром встала рано. Подоила корову, выгнала в стадо и постояла на улице в надежде встретить Марфу. Но та не показывалась. Зябко кутаясь в платок, Серафима вернулась в дом и вновь заняла место у окна. Видела, как из дома Неофита вместе с хозяином вышел Даниил. Молодое, с правильными чертами, волевое лицо, стройная фигура, казалось, притягивали к себе. Опершись плечом на оконный косяк, Серафима, не спускала глаз с приближающегося Даниила. Заметила, как он, бросив взгляд на окна ее дома, что-то сказал Неофиту. Вскоре они исчезли за углом.

«Неблагодарный», — с горечью и обидой подумала Серафима и отошла от окна.

Кайгородов расстался с Неофитом у крыльца конторы. Поднявшись на ступеньки, он окинул взглядом Юрюзань. Вот заводской пруд, где он рыбачил с ребятами. Вот сад. Как он разросся, гуще стали кустарники, не видно дорожек, по которым он бегал когда-то. Улицы с прокопченными от дыма стенами — все это давно знакомо. Вот на пригорке дом Серафимы. Толкнув дверь, Кайгородов вошел в контору. Мейер встретил его сухо. В тот день он был не в духе. Пришла весть, что на проданное когда-то тайком от наследников Мясникова железо наложили арест, а это грозило большой неприятностью. Виновником грозящей ему беды Мейер считал Сысоича. Недаром этот старикашка шныряет, как мышь, в архивах и шепчется со служащими. Просмотрев бумаги Кайгородова, Мейер процедил сквозь зубы:

— Ошшень рад. В Симбирске у Петра Сергеевича были?

— Вот его письмо, адресованное вам, — Кайгородов подал конверт с большой сургучной печатью.

Дурасов писал, что на совете наследников решено поручить поиски железных и медных руд заморскому выученику, крепостному Даниилу Кайгородову. Для пользы дела дозволить оному брать на поиски нужных ему людей по своему хотению. Приписать Кайгородова к Юрюзанскому заводу с присвоением ему звания обер-штейгера и выдать провиант: два фунта соли, пуд ржаной муки, а на платье и прочие расходы — пятнадцать рублей в месяц.