Шрифт:
И вот ответ его руководителя, преподавшего ему настоящий урок:
«В Париже есть множество памятников, прославляющих наполеоновские победы. Мне это кажется вполне естественным, и я никогда не видел, чтобы правительство какой-то из стран, побежденных Францией в этих битвах, жаловалось или было оскорблено приглашением принять участие в церемониях у этих памятников. Триумфальная арка – идеальный тому пример. Точно так же мне кажется нормальным, что большое число общественных зданий и памятников в Лондоне прославляют наши победы в тех же самых войнах, и со стороны французов было бы совершенно нелепо оскорбляться по этому поводу. Я ни разу не слышал о подобной реакции с их стороны. Когда Наполеон III впервые прибыл к нам с визитом, основная часть торжеств проходила в зале Ватерлоо Виндзорского замка. Наполеон III был патологически одержим славой своего дяди, но, насколько мне известно, он ни разу не пожаловался на реликвии Ватерлоо, которыми был окружен во время своего визита. Кажется, когда королева Виктория, в свою очередь, отправилась во Францию, в ее почетном карауле было много ветеранов Ватерлоо, одетых в униформу, которую они носили во время этой битвы. Все это происходило через сорок лет после наполеоновских войн. Сейчас нас от них отделяют сто сорок лет. Я убежден, что нам не следует более беспокоиться об этих французских знаменах в Челси, поскольку они обычно хранятся именно там» {260} .
260
Там же, 177.
Разумеется, де Голль, понимая контекст, ничуть не обиделся из-за знамен в госпитале Челси. И дело не в том, что память о Ватерлоо была ему безразлична. Когда в 1963 году Поль Рейно написал де Голлю, возмущенный его отказом принять Великобританию в ЕЭС, хотя англичане «дважды спасли Францию», в ответ он получил пустой конверт. Но под адресом его парижской квартиры значилось: «При отсутствии адресата переслать в Ватерлоо, Бельгия» {261} .
И все же между де Голлем и цветными мужчинами и женщинами, которые чувствуют себя «уязвленными» или «оскорбленными» статуями Джефферсона, лежит пропасть. Де Голль не был потомком рабов. Он чувствовал свою легитимность. Кроме того, он обладал чрезвычайно обширной исторической культурой, которая научила его, что жизнь по сути своей основана на конфликтах, а потому следует – по мере возможности – терпеть своих врагов. Именно эти два элемента имеют ключевое значение: ощущение своей легитимности и максимально полное историческое образование.
261
Там же, 219–220.
Неоспоримое чувство собственного достоинства, сознание легитимности своего существования в этом мире и достойное образование, которое позволяет воспринимать человеческий мир во всей его диалектике, – вот что нужно насаждать решительной и продуманной политикой среди всех тех, чьи права веками систематически попирает социальная система. Говоря словами Спинозы, сила меньшинств укрепляется не тем, что им внушают искаженное понятие об Истории.
«Он добрый или злой?» Пуританская антропология культуры отмены
Будь то заявленное прекращение изучения греко-римской Античности {262} , постоянные предупреждения о триггерах {263} или вопросы к статуям, – это, строго говоря, все наши представления об Истории и, следовательно, о человеческой природе.
На самом деле есть два подхода.
В одном случае мы считаем, что человечество поделено на «добрых» и «злых», «чистых» и «нечистых», История – борьба этих двух лагерей, а сторонникам Добра надлежит искоренить любую память о плохих людях (к вопросу о давней практике damnatio memoriae) и, напротив, хранить память о хороших.
262
См. ранее, с. 97–126.
263
См. ранее, с. 127–140.
По своей сути это глубоко пуританский подход – о чем, на мой взгляд, говорится слишком мало. И я убежден, что культура отмены, как ни парадоксально, берет свое начало в пуританстве пассажиров «Мейфлауэра». Именно оно подразумевает деление человечества на чистых и нечистых, избранных и нечестивых, одержимость грехом, карой и очищением, поиск искупления и отказ от каких бы то ни было обсуждений: так, в Массачусетском технологическом институте отменили лекцию {264} , которую должен был читать геофизик Дориан Эббот, поскольку он раскритиковал некоторые меры по позитивной дискриминации. По его словам, это означает «смотреть на людей как на членов группы, а не как на индивидуумов, повторяя ошибку, которая сделала возможными злодеяния ХХ века». Его лекция касалась глобального потепления, но сам факт высказывания спорного мнения (спорного в буквальном смысле – то есть вызывающего споры) вызвал волну негодования, побудившую MIT отменить лекцию.
264
M. Powell, «M.I.T.’s Choice of Lecturer Ignited Criticism. So Did Its Decision to Cancel», The New York Times, 20 октября 2021 г.
Газета The New York Times – как обычно, пытаясь быть в авангарде борьбы за добродетель, – высказала некоторые сомнения: а не было ли это посягательством на свободу мысли и свободу слова? Журналисты издания пообщались с другим геофизиком – Фиби Коэн, преподавательницей Колледжа Уильямса (где год обучения стоит около 60 000 долларов), которая была одной из самых ярых сторонниц бунта против Эббота. Ученая дама дала поразительный ответ:
«Эта идея интеллектуальной дискуссии и последовательности как вершины интеллектуализма порождена миром, где доминировали белые мужчины» {265} .
265
Та же мысль встречается в заявлении, которое сделал Дэн эль-Падилья Перальта для The New York Times: «Для меня свобода слова или обмен мыслями не самоцель» (см. ранее).
The New York Times ограничилась тем, что добросовестно воспроизвела это изречение, – разумеется, не обсуждая его. Один критик из числа консерваторов {266} , в восторге от возможности добавить этот перл к сборнику антирасистских глупостей, кратко заметил, что у него «челюсть отпала». Давайте рассмотрим эту совершенно абсурдную мысль, которую действительно с давних пор пропагандирует западный нарциссизм (взять, к примеру, Хантингтона [23] ), – будто бы идея дискуссии связана с «миром, где доминировали белые мужчины». Достаточно открыть «Сравнить несравнимое» (Comparer l’incomparable) Марселя Детьена, чтобы удостовериться, что общественный диалог – мировая практика: мы видим ее и у запорожских казаков, и у околло [24] в Эфиопии, и у ирокезов; также можно привести в пример хана Хубилая, требовавшего от папы римского послать к нему сотню священников, чтобы те аргументированно доказали превосходство христианской религии. Вспомним и ахейцев из «Илиады», и граждан демократических Афин! (Если, конечно, не заявлять вслед за американскими ультраправыми, что Древняя Греция была миром, «где доминировали белые».)
266
R. Dreher, «Professor: Intellectual Rigor Is Racist», The American Conservative, 20 октября 2021 г.
23
Сэмюел Хантингтон (1927–2008), американский политолог и социолог, автор концепции столкновения цивилизаций. По его мнению, в наше время культурная принадлежность – единственное различие между народами, а в недалеком будущем неизбежно противостояние западного мира, условно «хорошего», и исламского, условно «плохого». – Прим. ред.
24
Небольшое племя, проживающее в регионе Гамо-Гофа на юге Эфиопии.
Напротив: как ни странно, именно догматическая ортодоксальность этого нового пуританства порождена миром, где доминировали белые.
Провозглашенный новый мир, отбросивший такие ужасные пережитки расистского доминирования, как свобода мысли и мнения, – это односторонний мир: без противостояния, без диалектики, без борьбы. Пуританская утопия, огромное безопасное пространство, где выражать свое мнение позволено лишь «хорошим». И где, конечно, только «хороших» можно увековечивать в публичном пространстве.