3

В начале июня полк, в котором служил Рощин, расформировали, огневыми дивизионами укомплектовали прибывшую со Второго Украинского фронта в сокращенном составе. Сто шестьдесят седьмую гвардейскую артиллерийскую бригаду, а подразделениями управления полка пополнили общевойсковую разведку штаба армии. Рощин получил назначение в штаб генерала Николаенко. Штаб армии к этому времени переместился ближе к войскам: службы тыла стояли в небольшом селе Жариково, войсковые отделы расположились километрах в десяти от села в сопках.

Несколько дней Рощин был занят составлением итоговой разведсводки. До этого он по-настоящему как-то не задумывался над численностью Квантунской армии, над тем, какие части стоят на Сабуровском направлении. Он, как впрочем, и все, кто стоял на границе, знал одно: стоять нужно насмерть, хотя бы японцы имели и десятикратное превосходство. Теперь же, ознакомившись с данными разведки на широком фронте, Рощин со всей отчетливостью понял, какая сила стоит по ту сторону границы.

Как в любом деле, которому Рощин отдавался всей душой, он за короткое время освоился и знал на память не только номера всех частей, их состав и место расположения, но и фамилии их командиров, на какой сопке и где какие укрепления. Ему представлялось все это настолько рельефно, что временами казалось, что он был по ту сторону границы и видел все это собственными глазами.

Вечером, когда Рощин подумывал уже об ужине, к нему зашел дежурный по штабу и передал записку. «Вы обещали в воскресенье отметить свое производство в майоры. Сидим за столам уже час. Сто лет будешь скрываться в своей палатке, сто лет будем ждать!» — размашисто писал кто-то из штабистов на бумажной салфетке.

Рощин только теперь вспомнил, что сегодня воскресенье, и о том, что два дня назад ему присвоили майорское звание, а он до сих пор носит капитанские погоны. Уложив бумаги в сейф и предупредив на всякий случай стоявшего у палатки часового, что уходит на ужин,

Рощин направился в офицерскую столовую. В расположении штаба армии было оживленнее, чем в обычные дни. Все, кто не выполнял срочных заданий, старались несколько воскресных часов побыть вместе. Из летнего театра, оборудованного комендантской службой штаба на берегу небольшого озера, доносились звуки музыки. Вокруг все казалось спокойным, обыденным. Даже не верилось, что в десятке километров, в окопах, совсем другая жизнь: напряженная, опасная, хотя и считавшаяся еще мирной.

Под сенью лиственниц на берегу зеркального ручья стояли два сдвинутых стола с закусками, в ручье охлаждалось несколько бутылок шампанского.

— Укромное местечко! — заметил Рощин, оглядывая маленькое общество артиллеристов.

— Замечательное! — отозвался начальник оперативного отдела. — Воздуха и воды много, людей мало и далеко от глаз начальства! Оно не любит, когда подчиненные отдыхают.

— У нас, майор, в штабе заведено производство офицера отмечать гуртом, — немножко обиженно, как показалось Рощину, заметил начальник отдела кадров, — Держи подарок! — подал он позолоченные погоны. Пора снимать капитанские.

— Забыл, товарищи! — признался Рощин. — Хороший порядок! С удовольствием отмечу производство каждого из вас.

— Скоро свой донос на генерала Ямада кончишь? — спросил оперативник, открывая бутылку шампанского.

— Если другого задания не будет, завтра закончу, — ответил Рощин. — Много войск прибыло?

— Много. Крепкие войска. В свое время господин Умедзу считал, что одна его дивизия «Каменное сердце» искрошит три наших дивизии. Уверен, что если столкнутся один на один, от «Каменного сердца» черепки полетят, — подсаживаясь к Рощину, ответил оперативник. — Вот артиллерии, майор, по японским укреплениям маловато. В штабе фронта встречался с начальником оперативного отдела соседней армии, говорит, нагнали чертову дюжину артиллерийских бригад. Это что значит на военном языке?..

Вспомогательный удар? — взглянул Рощин на собеседника.

— Куда же в этом дремучем лесу наносить главный удар? — вмешался в разговор капитан-связист. — Сплошная стена вековых деревьев. Нет только избушки на курьих ножках…

— Избушек там хватает, — заметил Рощин. — И не на курьих ножках, а с бетонными стенами в полтора метра толщиной, в каждой по несколько спаренных тяжелых пулеметов, да орудия калибра от ста пятидесяти до двухсот сорока миллиметров.

— Поживем, увидим эти избушки, — заключил оперативник.

— Вылавливай, лейтенант, еще пару бутылок. Да, вчера имел удовольствие посетить твоих разведчиков с полковником Мурманским, — обратился подполковник к Рощину. — Ты был занят, меня с ним послали. Проверили штаб, батареи, теперь, говорит, будем политработу проверять: самодеятельность показывайте нам. Капитан Бурлов умный мужик, не выдержал: «Этим вы, говорит, проверите скорее культурно-массовую работу, а не политическую». — «Ерунда! — говорит Мурманский. — Это все казуистика: политработа хороша тогда, когда от нее солдату плясать и смеяться охота!» Вечером самодеятельность организовали. Все хорошо идет: Федорчук цел, Сергеева пела, для меня пела. — Хитровато взглянул он на Рощина. Но тот промолчал. — Потом какой-то солдат сержанта-разведчика играл в пьесе, товарища спасал. Напарник рослый попался, которого ранили, когда ты на Сторожевую ходил. Взвалил парнишка этого дядьку на плечи и упал с ним. Мурманский встал и говорит Бурлову: «Это не политработа, а подрыв авторитета сержантов: так все солдаты захотят ездить верхом на командирах». Солдат видит — дело плохо, бросил пьесу играть и докладывает прямо со сцены, что он сержант только по ходу действия. «Молчать, разгильдяй! — говорит полковник. По ходу или не по ходу, разжалуйте его в рядовые»… Уморил!