— Где он сейчас? — спросил Рощин.

— При штабе фронта. Какой-то дружок помог ему попасть в комендантскую команду.

— Зря! — буркнул Рощин и рассказал о встрече с ним у Клавдии.

— Я интересовался им: пока начальник команды доволен. В какой-нибудь поселок, говорит, комендантом назначу.

На столе зазвонил телефон.

— Кто здесь приделал такой звонок, — недовольно проговорил полковник, снимая трубку. — Слушаю!.. Да… пропустите его ко мне!

Виктор Захарович опустил трубку и с заметной неловкостью взглянул на Рощина.

— Сейчас у меня будет офицер, с которым мне нужно видеться с глазу на глаз, — пояснил он. — До завтра оставайся здесь. Вечерком встретимся. Идет?

В коридоре Рощин неожиданно встретился с Любимовым.

— С далекой пограничной заставы! — пошутил майор.

Нет, из госпиталя сбежал, — улыбнулся Любимов, подавая левую руку. — Правая на ремонте. Поздравляю с майорскими погонами!

— Ранение? — спросил Рощин.

— Так себе, — отшутился Любимов.

— Не морячок ли угостил?

Морячок сбежал в Харбин, — тяжело вздохнул Вячеслав. — Напарника вместо себя подставил. Немного сплошал, он и угостил… Подожди меня в вестибюле. Я здесь в интендантский отдел зайду к одному полковнику…

— К полковнику Курочкину? — хитровато спросил Рощин.

Любимов бросил на майора быстрый испытывающий взгляд.

— Ты что-то, я смотрю, стал часто встречаться на моих тропинках?

— Какие там тропинки? У нас дорога прямоезжая — вот и встречаемся. Курочкина ты должен знать. Он был командиром батареи у нас.

— Знаю. Приходилось встречаться. Что он мне теперь скажет?

— Чтоб быстрее руку ремонтировал.

4

Через несколько дней после императорской конференции генерал Умедзу, без ведома государя, но по совету военного министра, вылетел в штаб Квантунской армии. Не только его, но и военного министра беспокоили поступавшие от Ямада, сведения о некотором оживлении в войсках Дальневосточного фронта.

Если при дворе выжившие из ума старцы возлагали надежды на дипломатические реверансы и покладистость русских, то Умедзу, создавший за эти годы между Россией и Японией заполненную кровью и трупами пропасть, не уповал на иллюзии. «Две миллионные армии, между которыми за последние четыре года утвердились недоверие и вражда, — рассуждал Умедзу, не могут разойтись мирно. Ни одна из них не решится повернуться спиной к другой, чтобы сделать шаг назад».

Здравый, расчетливый ум генерала Умедзу не мог не подсказать, что игра зашла слишком далеко.

«Эта игра может закончиться только уничтожением одной из армий. Впрочем, это сражение началось уже несколько лет назад, — резюмировал Умедзу, но где-то в тайнике, души закрадывалось сомнение: кто выйдет из него победителем? — Да, русская армия насчитывает за двести дивизий, но большая часть из них вынуждена оставаться на линии встречи с союзниками и в занятых странах. Правда, русские войска обстреляны и воодушевлены победой. Наступательный порыв их велик, но маневр резервами займет много времени, тем более, если Транссибирская магистраль будет систематически выводиться из строя. Империя располагает еще достаточными силами. В Японии дислоцирована двухмиллионная армия, а в Маньчжурии, Китае и Корее находится два миллиона солдат и офицеров, на островах Тихого океана — один миллион. Страна располагает резервом в два миллиона человек мобилизационного возраста и полтора миллиона юношей. Авиация насчитывает восемь тысяч самолетов и неограниченное количество „камикадзе“. Этого вполне достаточно для решительных действий. Квантунская армия имеет миллион солдат и офицеров. Это отборные части, на вооружении их пять тысяч артиллерийских орудий, тысяча танков и такое же количество самолетов. Ее позиционный район прикрыт тремя линиями мощных укреплений. При необходимости можно за сутки перебросить до тридцати дивизий из внутреннего Китая и в течение двух-трех суток полсотни дивизий из метрополии. Две тысячи самолетов резерва смогут появиться над Маньчжурией через два часа после приказа. Два-три месяца активной борьбы сломят наступательный порыв русской армии, и мы продиктуем условия мира России…»

В Чанчунь генерал прибыл ранним утром. Мерзкая погода испортила полет, и Умедзу чувствовал себя разбитым. Город встретил генерала хмуро. Мелкий дождь затянул дома серой дымкой, резкие порывы сырого ветра неприятно знобили.

На аэродроме его встретили, главнокомандующий Ямада, генерал Икеда и принц Такеда. Поблагодарив летчика и молча выслушав рапорт генерала Ямада, Умедзу тотчас уселся в машину.

Вдоль пустынных улиц, несмотря на дождь, стояли войска и шпалеры из офицеров штаба армии и Двенадцатой дивизии. Их бодрый вид, громкое, несмолкаемое

«Банзай!», в котором слышались и верноподданническая любовь к божественному императору, и твердость национального духа, и военный пыл, казалось, освежили Умедзу. Усталость исчезла, мысли заработали спокойно и четко.

Приняв ванну и позавтракав, генерал Умедзу в сопровождении Ямада отправился в штаб. До полудня он знакомился с оперативными планами, дислокацией и состоянием армии и, не сделав никаких замечаний, приказал вызвать начальников управлений.

В жестах и кратких вопросах начальника генерального штаба проскальзывала взвинченность, и это несколько озадачило генерала Ямада. Тем более, что ему еще не приходилось, видеть Умедзу в таком состоянии. Но когда в кабинете главнокомандующего Собрались приглашенные, Умедзу заговорил твердо: