— Товарищ старший политрук, а дежурный сказав, шо вы ушли на боевые порядки, — испуганно пробормотал повар, когда Бурлов зашел на кухню. — Завтрак уже готов, зараз приготовлю пробу.

— Не нужно, — предупредил его Бурлов и почувствовал неловкость. «Нет, он все же беспокоится и старается. Нельзя перегибать».

— Садитесь, Ефим Игнатьевич, поговорим, — предложил он. — Нарекания со стороны бойцов на вас продолжаются. А сегодня доложили, что вы без разрешения остались на кухне да еще оскорбили товарища Селина? Почему так?

Мягкость в голосе старшего политрука ободрила Кривоступенко. Его лицо посветлело, глаза затеплились смущенной улыбкой.

— Трудно угодить всем, товарищ политрук. Вон сколько народу на меня командир дивизиона взвалыв. Правда, и народ без причины, говорит не будэ. Конечно, может, когда и ошибаешься. А с товарищем младшим сержантом я так… Здуру. Овощи мерзли, а доложить забув. Вин отправляв на ночь в землянку, а який тут отдых? — махнул рукой Кривоступенко.

— Нужно следить, чтобы этого больше не случилось, Ефим Игнатьевич. Еще вот что: старший сержант Ошурин для вас непосредственней начальник, хотя вы и не батареец. Белье получаете у него, спите во взводе, заботится о вас он, а начальник вам не он?

— Я никогда того не заявлял, — запротестовал Кривоступенко.

— Огневую подготовку пропускаете. Без этого вы только повар, а не боец. Для красноармейца основное — оружие. Ваша семья где?

— Теперь в оккупации, — на скулах Кривоступенко заходили желваки. — Побьют их там, як узнають, шо я в армии. Черт их понес на Украину.

— Расстраиваться нечего. Может, все хорошо будет, — сочувственно сказал Бурлов и вдруг вспомнил, что Кривоступенко как-то говорил, что семья его в Новосибирске… «Ерунда какая-то. Когда же они могли выехать? Может, жена его обманывает?»

— Расстраиваться нечего. А нарекания бойцов учтите, — старший политрук направился к двери. «Черт его знает, нужно, пожалуй, запросить Новосибирск», — опять подумал он.

На зачетные стрельбы Кривоступенко явился вместе со всеми. Стоял пасмурный декабрьский день. Морозная, седая от инея тайга спокойно дремала. В тишине выстрелы разносились гулко и резко, как щелчки бича!

Старший политрук усложнил упражнение: когда из траншеи показывалась мишень, он называл фамилию красноармейца. В течение нескольких секунд нужно было успеть прицелиться и выстрелить. Разведчики волновались. Как только показывалась мишень, затаив дыхание, напряженно замирали.

Только Федорчука и Новожилова, казалось, не коснулось общее напряжение. Они спокойно наблюдали за мишенями. Но и Бурлов не спешил их вызывать.

— Земцов! — скомандовал политрук при очередном появлении мишени.

Земцов вздрогнул и быстро выстрелил.

Наступила тишина.

— Двойка! — крикнул Селин.

— Стрелок! — осуждающе бросил Федорчук.

— Руки дрожат! — виновато отозвался Земцов.

— Товарищ старший политрук, разрешите мени три раза выстрелить за один показ! — попросил Федорчук.

— И мне! — одновременно раздались голоса Новожилова и Варова.

— А мне два? — обратилась Сергеева.

— Я не возражаю. Только скидки в оценке не будет.

— Согласны! — дружно ответили бойцы.

— Варов! — вызвал Бурлов, когда показалась мишень.

Раздались один за другим два выстрела. Третьего Варов сделать не успел: мишень скрылась.

Бурлов подошел к телефону.

— Два?.. Так и должно быть. Какие попадания?.. Понятно! — Бурлов передал Селину трубку и подошел к Варову.

— Молодец, товарищ Варов! Десятка и восьмерка, — объявил он.

— Служу Советскому Союзу, — ответил Варов. Лицо его сияло. Но когда Федорчук за один показ сделал три выстрела и выбил двадцать восемь очков, а Новожилов все пули положил в десятку, он помрачнел.

— Отак треба стрилять, Петро, — подтрунивал над ним Федорчук.

Кривоступенко, стрелявший одним из последних, тоже не подвел взвод.

В конце Бурлов вызвал Огурцову, но та продолжала лежать с опущенной винтовкой.

— Вы почему не стреляете? — спросил старший политрук.

— Боюсь, — повернула к нему голову Огурцова. По цепи прокатился сдержанный смех. Бурлов нахмурился.

— Не могу я, — вдруг выкрикнула она. — Я не мужик, а девушка… женщина. Я могу считать, писать…

Клавдия не плакала. Ее лицо, кроме злобы, ничего не выражало.

«Как с ней поступить?» — подумал Бурлов, чувствуя на себе взгляды разведчиков.

— Товарищ Огурцова, останьтесь после стрельбы здесь. Будем учиться не бояться, — приказал он.